Муха ли это засохшая, может быть, Мозг задыхается в нитях тенет Гости ужасной и недоношенной. Их не порвать, и несешь этот гнет. Несешь, как спокойствие созданной муки, Свой мозг, эти сети извилин сухих, И слышишь в пустынных глубинах своих Жужжанье зеленой могильщицы мухи. Неси этот звук, с осторожностью холь, Как стрелку, чей путь обусловлен до боли, Словно бусоль сумасшедших безволий, Как путешествий без цели бусоль. Бледнея от звуков, повисших в зените, Усталая кровь твоя бьется без сил, И катакомбами суженых жил Проходит морлок лейкоцита. Ты — скука — несытой души лейкоцит, Который своею несломленной властью Сосет и сжимает и мудрость, и страсти, Который, как спрут, под сердцами кишит. Как спрут в глубине и жужжания вроде, Преследует скука, упав или всплыв. И в сердце незваные гости приходят. Но скука печальней других. Чувства распад. Оседает душа, И в седину допотопную падай. Это паденье, звериным дыша,— Мертвого чрева и вывихов чадо. Падаешь в ночь мезозойских лесов, В темную обледенелую тусклость, Мозг ею охвачен и вытечь готов, И на волокна расходится мускул. Так мамонт подъемлется из болот, Гиена хребет выгибает так, И так же из ямы, из бездны, встает Пещерное чувство — страх. И страх этот, грозной болезнью нацелясь, И ребра разносит, стуча в животы, И с места сшибает раздутую челюсть, И сдвинув суставы, и вывернув рты. Он кости сжимает, рвет нервы и кожу, Раздвинувши мясо, очистивши слизь,— Чтоб кости, на желтых червей похожи, Вдруг закишели и расползлись. И в горле от крика кругом заходили, Срываются кольца и падают вниз. Одервенев, на живой еще жиле Костей разрушитель повис. Сторукий, упрямый, все мышцы обрыскав, Такой он идет — костолом, костоправ, Чтоб около сердца, чья смерть уже близко, Добиться намеченных прав. А дальше — торговля и беспорядок Из-за наследства. Совет и суд Громил, приживалок и тунеядок, Какие по крохам его разнесут. Ты умерло, сердце? Ты живо? Восстань же! И вот подымается, стонет оно, И хрипнет, и дышит слабее, чем раньше, Меж смертью и жизнью распределено. И что это — выход, победа настала? А может быть, кризис, а может быть, риск? Желание вырваться из подвалов, Где гибель, и тленье, и воздух закис. Привычною мерой нельзя уже мерить, И суд, и столетий открылся пролет. Как приговор, опускаются двери, Отчаянье в них встает. И тяжестью занята область пустая, Громадой заполнена пустота. Пустая рожает, и кровь разрывает Яму ее живота. И что ты родить, безъязыкая, смела, Себя выворачивая до дна,— Ребенка, который годится для дела, Чернильную кровь или груз колтуна? Разверсты, на мокром пульсируют теле Зияния ганглий нагих и пустых. Как крик в безысходности, неужели Ты всуе рожаешь, напрасная ты? Нет! Кости сломать, и окончить мученье, И мышцы по швам жизнеродным расшить, Чтобы, как кесаревым сеченьем, Отчаянье вырезать из души. Пускай, погибая, оно рожает, Себя пожирая само, как змея.
