Стихотворения и поэмы

Товарищ!
Друг!
Брат!
У каждого свой знак,
Каждая нота подобрана,
Как милостыня торб,
И скрипит между ржавыми ребрами
Сердца сухой горб.

Сердце, вертись, качайся
Навыворот, вниз-вверх,
Из губ акробата-китайца
Ручейками журчит смерть.

Захлебнулся в трухе конвульсий,
Завертелся на длинной косе,
И сцепились в едином пульсе
Сердца
Всех.

Горло горбом пригнется,
Оборвется крик,
Как свистнет флагом с трапеции
Человеческий черный язык.

Тоненько вскрикивает барышня…
Тогда ты из пустоты
Отчаяньем, воплем ударь еще,
Сомкни их голые рты!
Слюну и слезу выточи,
Гримасы смешав, кромсай!
Раскачались, как трупы на ниточках,
Голоса.

1927

Перевод М. Голодного

25–27. СТРОЕНИЯ

1 СОБОР

Взнесясь в тени холмов, цветя вдали от мира,
Звучит колонна, как гобоя звук,
Звучит собор гранитным Dies irae,[30]
Как оратория голодных тел и рук.
Встает костер благочестивой готики,
Как пламень веры,
как веков салют,
И, богохульствуя, до облак восстают
Вершины башен —
пальцы или дротики.

Руками обхвати холодные громады,
И пусть безмолвных рук порыв
Поднимет сердце через все преграды
На острогранных копьях рифм,
Чтоб в очи башен, в злую дрожь
Оно вгляделось
и, как звон, забилось.
От пальцев башен тень падет, как стилос,[31]
И почерка ее ты не перенесешь.
Как бы костлявые оковы,
На сердце ляжет грузных слов узор.
Железом,
пламенем,
елеем,
кровью —
снова
Куется повесть про собор,
О том, как в сотнях вздетых рук,
Под скрежетом зубов
и скрежеты гранита,
Как смертный гимн,
как рев последних труб,
Гремящих в небосвод раскрытый,
Вставал, собой во славу феодала,
Вертеп молитвы,
вопль людей;
И на тарелки площадей
Уж падал звон его устало,
Как медный грош,
как жертвенный медяк…
В худых руках католика вот так
Бренчат упорно четки из сандала.
На звон не шли,
а пресмыкались рьяно