Он уже час сидел перед кабинетом прокурора, но его не приглашали.
— Может, он забыл про меня? — нагнулся следователь к секретарше, стучавшей по клавиатуре. Она была одета в яркое платье в горошек, и пухлая грудь лезла из декольте, словно поднимающееся тесто.
— Он ничего не забывает, — раздражённо процедила женщина. — Он занят.
Пичугин уже несколько раз пытался пересчитать горошины на её платье, от которого рябило в глазах, но каждый раз сбивался. Заметив, как пристально он смотрит на неё, женщина смерила следователя презрительным взглядом. Пичугин встал, прошёлся вдоль шкафа, заставленного папками, проведя пальцем, пересчитал их, прочитал все надписи на корешках, потом снова сел. И вдруг вскочил к двери в кабинет начальника, со всей силы дёрнув за ручку.
Подняв глаза, секретарша торжествующе посмотрела на него:
— Заперто!
Обмякнув, следователь опустился на стул:
— Он там? — без особой надежды спросил он.
Не ответив, женщина застучала по клавиатуре, уткнувшись носом в мерцающий монитор. Подслеповато щурясь, она диктовала себе что-то под нос, и Пичугин читал по её губам казённое письмо, о канцеляризмы которого можно было вывихнуть язык.
Дверь широко распахнулась, ударившись о стену, и из кабинета вышел начальник.
— А, Пичугин, — рассеянно сказал он, протирая краешком пиджака очки, — вы не сидите тут, я занят. Займитесь делами.
— Но дело Лютого. — начал было следователь.
— Дела Лютого нет! — перебил его прокурор. — Оно отправлено обратно в полицию, в деле появился новый подозреваемый, а Лютым теперь занимается отдел пропавших без вести.
Пичугин опешил, но прокурор нацепил то выражение лица, которое обычно берёг для бойких адвокатов защиты:
— Эта история вас больше не касается! И прекратите путаться под ногами!
На лестнице Пичугин столкнулся со старшим следователем, бежавшим вверх через одну ступеньку. Пичугин, вцепившись в перила, решил не уступать ему дорогу, но и тот, проходя мимо, не подвинулся, так что они больно столкнулись плечами.
Обернувшись, следователь смерил Пичугина взглядом, глядя сверху вниз, и, ухмыльнувшись, сказал:
— Знаешь, в жизни, как в суде, кому-то достаётся роль судьи, кому-то — прокурора, а кто-то живёт, как будто сидит на скамье подсудимых по сфабрикованному делу! — и, помахав рукой, он побежал дальше.
Северина исчезла, словно её никогда и не было. В бане появилась новая уборщица — коротконогая девчонка с выцветшими волосами и серьгой в носу, ходившая босиком по холодной земле и плевавшая на руки, прежде чем браться за швабру.
— А где девушка, что была до тебя? — спросил её Пичугин, подкараулив у дверей.
— Да не знаю я! — всплеснула она руками. — Никогда её не видела!
— Многие спрашивают?
— Саам каждый день донимает: не появлялась ли, нет ли вестей, не говорили ли чего.
После сиротского приюта Северина получила комнату в общежитии с прокуренным коридором, в котором постоянно выкручивали лампочки, и общей душевой на каждом этаже. Душевая была маленькой и тёмной, как кладовка, в полу чернела дыра, в которую стекала вода, а душ был смастерён из толстого шланга, одетого на кран. Двери в ней были выбиты, женщины завешивали душевую клеёнкой, а мужчины мылись, не закрываясь, и разбрызгивали воду по коридору, так что в углах собирались лужи.
Дощатый пол вздымался, как будто под ним был замурован покойник, и был готов поцеловаться с низким потолком, с которого сыпалась грязная штукатурка. Комната была такой тесной, что Северина, входя, будто футболку надевала, а вдвоём в ней было как в одном гробу. «Хоть и душегубка, зато моя!» — радовалась девушка, проводя рукой по выкрашенной стене.
Северина редко появлялась в общежитии, пробираясь в комнату поздним вечером, когда её не могли увидеть. Запершись на ключ, она ходила на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, и не открывала дверь на стук, притворяясь, что её здесь нет. Она боялась полицейских, рыскавших за ней по пятам, но о ней давно забыли, и только Пичугин, хватая за руку, убеждал её рассказать всё, что знала, но Северина упрямо молчала.
Пичугин всё чаще вспоминал, как она клянчила у прохожих мелочь на сигареты, а потом чертила мелом на асфальте классики и прыгала на одной ноге, зажав дымящуюся сигарету в зубах. Она казалась ему то маленькой женщиной, то рано повзрослевшим ребёнком, а теперь старела, как будто её жизнь ускорялась, словно бегун на месте. Она таяла, сморщиваясь на глазах, и в тощей, безобразной старушке с обожжённым лицом едва можно было узнать прежнюю Северину. Девушки в бане дразнили её Севрюгой, и новое имя прицепилось, как репей, так что она и сама звала себя этим прозвищем.
Пичугин часто появлялся у бани, поджидая Северину за толстой, липкой от смолы сосной, и она приходила к нему тайком от банщика, присматривавшего за ней. Они гуляли в лесу, где их не могли увидеть вместе, Пичугин рассказывал городские новости, надеясь, что девушка скоро решится на признания, которые, как он чувствовал, вот-вот сорвутся с её языка, а Северина расспрашивала об убийстве Могилы, словно с каждым пересказом ждала новых подробностей.
— Стул перевернулся, и Могила упал на землю. Всё вокруг было в крови, Лютый бросил ружьё и побежал с площади, — в десятый раз повторял Пичугин.
— И его не остановили? — спросила Северина, поддев носком туфли валявшийся на дороге камень. — Никто не побежал за ним?
— Никто! Всех как будто молнией ударило!
— А Требенько кто убил? Тоже он? — перед глазами всплыло самодовольное лицо полковника.
Пичугин пожал плечами:
— Вряд ли. Кто-то из своих.
— А Антонова?
Следователь покачал головой, сбив ботинком шляпу с большого червивого гриба.
— Он, — уверенно сказала девушка. — Я знаю. Он всех убьёт! Расскажи ещё раз, как он Могилу застрелил! — просила Северина, и Пичугин, смеясь, начинал сначала.
Но после убийства Кротова Северина бесследно исчезла, и Пичугин уже не надеялся увидеть её живой.
Возвращаясь из бани, он шёл через лес, вспоминая тот день, когда подарил ей плюшевого мишку, в котором она прятала наркотики, и думал, что жизнь всегда использует нас втёмную. Не было ни Северины, ни старика-сторожа, которому свернули шею, бросив на скамейке у отделения, не было Кротова, обещавшего поддержку, а остался один маленький-маленький Пичугин, бредущий по жёлторжавому осеннему лесу, в котором был одинок, как в городе. Деревья перешёптывались, словно делились последними новостями, ветер бил в спину, как подгулявший забияка, а сухие листья ложились на белёсый ягель отпечатками ладоней, и Пичугин вспомнил о Лютом, который, наверное, бродит сейчас в тайге, и ему тоже мерещится, что деревья сплетничают, клонясь друг к другу, а ветер толкает, словно вызывая на драку.
Посреди дороги, скрестив руки на груди, стоял Саам, и следователь, вздрогнув, огляделся по сторонам. Он замедлили шаг, и бандит усмехнулся, вытащив из-за уха папиросу, которую помял, перекатывая пальцами.
— Северину ищешь? — спросил он, прикурив.
Пичугин остановился перед Саамом, пряча в карманах дрожащие руки.
— Не найду? — ответил он вопросом на вопрос, и Саам вцепился взглядом в лицо, словно хотел понять, блефует ли Пичугин.
— Не знаю, — вдруг признался он, поняв, что следователь не знает, куда пропала девушка. — Исчезла в тот день, когда Лютый объявился. А про него что-то слышно?
Пичугин покачал головой:
— Как в воду канул.
