поужинать у отца, а потом вернуться в театр за Матильдой. Решено было ехать к барону Зедделеру в Преображенский полк в его барак. Туда же должна была приехать и Юлия.
В условленный час Маля должна была ожидать Ники в парке, недалеко от театра. В пустынной аллее было темно, огни в театре не горели, кругом царил полный мрак. Она побоялась выйти одна и попросила театрального капельдинера сопровождать себя. Это был почтенный человек, который всю жизнь провел при театре и знал всех завсегдатаев.
– Матушка Матильда Феликсовна, – сказал он, следуя за ней к дверям театрального здания. – Не извольте гневаться, но вам один барин велел записочку передать.
Маля с изумлением оглянулась:
– Какой еще барин?! Ты о чем говоришь, Сидор?
– Высокий такой. Да я его знаю, он прежде к вам хаживал, а теперь перестал. Великий князь Сергей Михайлович.
Маля от неожиданности уронила тонкую английскую шаль, накинутую для тепла на плечи. Она давно не видела Сергея. Кто только не перебывал в этом сезоне в ее уборной! И его братья Михайловичи, и другие великие князья, и молодые, и старшие: Владимир Александрович, Алексей Александрович, принц Христиан Датский, племянник императрицы, будущий король и великий герцог Мекленбург-Шверинский, муж великой княгини Анастасии Михайловны, на редкость обаятельный человек, приходил герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский, женатый на сестре знаменитого Скобелева… да кого только не было!
Вот именно, Сергея не было. Михайловичи о нем не упоминали, а Маля из гордости не спрашивала. И вдруг – эта записка…
Она задержалась у лампы и распечатала конверт.
«Не могу больше не видеть тебя, – писал Сергей. – Но и в толпе твоих обожателей появляться сил и охоты нет. Выйди нынче после спектакля, как сможешь, в парк, буду ждать около белой беседки хоть всю ночь. Не выйдешь – ну что ж, tant pis!»
Маля невольно улыбнулась, и тут же улыбка сошла с лица. Это безумие! Но она все же пойдет к белой беседке. Ники никак не сможет появиться прежде полуночи, у нее есть не меньше получаса, чтобы увидеть Сергея, успокоить его, может быть, поцеловать…
Все тело ее вдруг зажглось тоской по нему!
– Голубчик Сидор, – сказала она торопливо, – ты возвращайся, дальше одна пойду.
Капельдинер глянул умными темными глазами:
– Как велите, Матильда Феликсовна. Вы храброго десятка, авось не испугаетесь в темноте-то. Но глядите не заблудитесь!
В последних словах почудился намек – а может быть, это взволновалась нечистая совесть?
Вышла на ступени крыльца – и даже ахнула от зрелища звездного полога, высоко раскинутого над землей. Над миг задержалась, вглядываясь в узор созвездий, потом, почувствовав, что от медленного их движения начала кружиться голова, побежала по гравийной дорожке в сторону белой изящной беседки, стоявшей над маленьким прудом.
Но около беседки никого не было. Сергей ушел. Не дождался!
Она даже не ожидала, что разочарование будет таким сильным!
Встала понурясь – и вдруг вздрогнула от негромкого оклика:
– Маля!
Он! Сережа! Его голос!
Так и полетела в ту сторону, уже различая в черной тени кустов сирени его высокую фигуру, как вдруг раздался топот копыт, и скрип колес по гравию, и голос Ники:
– Маля!
Она замерла, медленно отвернулась от беседки и пошла, ощущая спиной взгляд Сергея и продолжая слышать его горестный зов.
– Куда ты так бежала? – спросил Ники, помогая ей зайти в повозку и обнимая. – Ты же знала, что я приеду с этой стороны.
– Я смотрела на звезды, и у меня закружилась голова, – сказала Маля почти правду. – Поехали побыстрей!
– Сейчас, – сказал Ники, целуя ее.
Губы ее отвечали ему, но на сей раз не отвечало сердце. Она страшно боялась, что Сергей не выдержит пытки ревностью, выскочит – и погубит все для себя и для него. Да, она тосковала по нему, она хотела его видеть, но только не ценой потери Ники или даже незначительного ухудшения их отношений.
– Поехали, поехали! – нетерпеливо повторяла она.
Наконец тройка понеслась вскачь.
Лишь только выехали из театрального парка, как Мале стало легче, а потом наваждение и вовсе сошло. Стояла чудная ночь, и Ники захотелось до ужина прокатиться по всему Красному Селу. Тройка вихрем носилась по пустынным дворам, и Маля все твердила:
– Скорей, скорей!
– Ну скорей же! – настаивал и Ники.
Кучер слушался, только раз тревожно оглянулся и сказал:
– Беда, коли кони на скаку засекутся!
Но они в это мгновение целовались и ничего не слышали. Да и зачем было слышать?
Ничего не случилось, кони не засеклись, и, вдоволь накатавшись и нацеловавшись, наконец поехали к Зедделеру. Тот жил в одном бараке с товарищем по полку, Шлиттером, который на вечер остался без дамы за ужином и после него. Юлия прильнула к Зедделеру, Ники повел Малю в соседнюю комнату, а Шлиттеру не с кем было провести время, и он с шутливой печалью сказал о себе:
– Ни богу свечка, ни черту кочерга.
От этих слов сердце Мали вдруг защемило.
Он там, один… Сережа… ни богу свечка, ни черту кочерга. Ему прочат лучших невест России, но он ни к кому не хочет посвататься, потому что однолюб, для него существует только одна женщина – та, которая сломала ему жизнь, она.
И Маля вдруг почувствовала себя такой счастливой, что набросилась на Ники с неистовыми поцелуями. Через мгновение они лежали на ковре, сливаясь в любовном изнеможении, а Маля не переставала ощущать греховное, постыдное – она сама это понимала! – счастье при мысли о мучениях Сергея.
Она не чувствовала за собой никакой вины: ведь не она заставила его полюбить себя, он сам влюбился! Если бы ему было невыносимо мучиться, он уже давно покинул бы Малю.
Значит, подумала она, и мне было приятно мучиться, когда я думала, что Ники женится на Аликс, но, против всякой логики, продолжала надеяться невесть на что?
О, как же правы те, кто говорит, что в жизни мы получаем именно то, что заслуживаем!
Но вот настал день, когда отыграли последний спектакль. Летний театральный сезон закончился.
Ники после лагеря уехал с отцом в Данию, откуда Маля получала от него чудесные письма, трогательные и сердечные. Она была почти уверена, что чудеса все-таки случаются, что возможно даже невозможное, и давала волю самым смелым своим мечтам.
Именно в это время она наконец нашла дом, который так давно искала, и это показалось ей самым блаженным предзнаменованием будущего.
Это был маленький прелестный особняк на Английском проспекте, № 18, принадлежавший Римскому-Корсакову. По странному совпадению этот дом построил великий князь Константин Николаевич для балерины Анны Кузнецовой. Рассказывали, что великий князь боялся покушений, а потому в кабинете первого этажа поставили железные ставни, а в стену вделали несгораемый шкаф для драгоценностей и бумаг.
Дом был двухэтажный, прекрасно обставленный, с хорошим большим подвалом. Позади него
