уведет его от Мали.
Поэтому он написал такой ответ: «Можешь в этом не сомневаться».
И Сергей Михайлович понял, что он прощен за то, что слишком хорошо исполнил просьбу своего родственника и господина.
А Маля потом часто получала записочки от Ники. Все их она берегла, хранила в особой шкатулке и часто перечитывала, давая себе слово, что будет хранить их вечно.
В одном из писем Ники процитировал слова из арии Германна в «Пиковой даме»:
Он очень любил выступление Мали в этой опере: она танцевала в пасторали, в сцене бала первого акта. Танцовщицы в костюмах пастушек и в белых париках изображали фарфоровые статуэтки в стиле Людовика XV. Их выкатывали на сцену попарно на подставках, затем девушки спрыгивали и танцевали, в то время как хор пел: «Мой миленький дружок, любезный пастушок».
Исполнив пастораль, танцовщицы вскакивали обратно на подставку, и их увозили за кулисы. Ники очень любил эту сцену.
В другом письме он вспоминал любовь Андрия к польской панночке в гоголевском «Тарасе Бульбе» – ту любовь, ради которой он забыл всё: и отца, и семью, и боевых товарищей, даже родину. Маля не сразу поняла смысл его письма: «Вспомни Тараса Бульбу и что сделал Андрий, полюбивший польку».
А потом ее обожгло догадкой: «Да ведь он хочет на мне жениться! Ради меня – ради польки! – он готов отказаться от своих замыслов насчет гессенской принцессы!»
О боже мой! А ведь это только кажется, что она – всего лишь удачливая танцовщица и дочь зажиточного танцора. Родовитостью ее семья не уступит многим самым знатным семьям России!
Все Кшесинские отлично знали эту старинную историю и часто вспоминали ее в семейном кругу. Феликс Иванович пересказывал ее снова и снова – и никому не надоедало слушать:
– События эти произошли в первой половине XVIII века в Польше. Мой прадед, как старший в роду, унаследовал от своего отца, графа Красинского, крупное состояние, а его единственный младший брат получил лишь небольшую долю. Прадед вскоре после получения наследства овдовел и от тоски по любимой жене умер, оставив моего деда Войцеха на попечении преданного французского воспитателя. К осиротевшему двенадцатилетнему мальчику перешли обширные владения и крупное состояние графов Красинских. Но его дядя, считавший себя обездоленным и стремившийся захватить наследство Красинских, решил избавиться от Войцеха с помощью наемных убийц. Один из них, мучимый совестью, рассказал об этом воспитателю Войцеха, и тот решил, что единственным средством уберечь мальчика будет немедленное бегство из Польши, где ему грозила опасность, во Францию.
Собрав наспех кое-какие документы и то, что можно было захватить с собою, не привлекая внимания, француз бежал со своим воспитанником в 1748 году на родину и поселил мальчика в своей семье, имевшей дом под Парижем, в Нейи. Из предосторожности он записал Войцеха под именем Кшесинского.
После смерти воспитателя Войцех остался в Париже и там женился в 1763 году на польской эмигрантке Анне Зиомковской. В 1770 году у них родился сын Ян. Когда мой дед счел, что опасность миновала, он вернулся с сыном в Варшаву.
На родине выяснилось, что за время его полувекового безвестного отсутствия дядя выдал его за умершего и таким путем получил в наследство все имущество графов Красинских. Попытки деда вернуть себе отцовское состояние остались тщетными, так как при поспешном бегстве воспитатель не захватил с собою все необходимые документы. Между тем в Польше из-за войн и внутренних беспорядков погибло в огне и было утеряно много архивов, особенно церковных. Восстановить права деда в этих условиях оказалось невозможным. Дед все же имел некоторые документы, которые хранил в отдельной шкатулке, придавая им особую цену; шкатулку эту он завешал своему сыну Яну.
– «Береги ее как зеницу ока, после моей смерти она откроет тебе иной путь», – часто говорил дед моему отцу, – продолжал Феликс Иванович. – Но мой отец, по своей доверчивости, не мог ее уберечь: один из родственников уговорил его передать ее ему для хранения в безопасном месте и шкатулки потом не вернул. Куда она исчезла и что с ней сталось, установить не удалось. Единственное, что сохранилось у моего отца в доказательство его происхождения, было кольцо с гербом графов Красинских – так называемый геральдический «слеповронок». Описание этого герба имеется в польском гербовнике: «На лазуревом поле серебряная подкова, увенчанная золотым крестом. На нем черный ворон с золотым перстнем в клюве. На щите графская корона, шлем, дворянская корона, на которой сидит тот же ворон. Намет лазуревый, подложенный серебром».
– Я хорошо помню, – говорил Феликс Иванович, – как еще ребенком ездил с дедом во дворец Красинских, и каждый месяц дед получал некоторую сумму денег. Так потомки нечестного дядюшки пытались откупиться от обобранных родственников.
Отец мой с детства занимался музыкой и виртуозно играл на скрипке. Говорили, что он выступал на концертах с Никколо Паганини. Он обладал в юности прекрасным голосом и стал первым тенором Варшавской оперы. Его прозвали «словик» – соловей, а польский король называл его «мой словик». Но потом отец потерял голос и тогда перешел на драматическую сцену и стал замечательным актером. Умер он ста шести лет, случайно, от угара. В некрологе о нем писали, что Ян Кшесинский обладал поразительным голосом, необычайной мягкости и замечательного тембра, и был великим артистом польского театра на трагических и комических ролях. Так создалась театральная династия Кшесинских.
Театральная династия… Кшесинские могли собой гордиться. Но из Малиной головы не шло сравнение, которое сделал Сережа: сравнение ее с Мариной Мнишек. Если эта польская дворянка стала русской царицей, то почему не может повезти ей?
Ники казался таким влюбленным… Он думал только о том, как бы снова и снова предаться с ней любви.
Но что можно было себе позволить в квартире родителей? Лишь ловить краткие моменты, когда никого не будет дома.
Однако они выпадали так редко! К тому же Ники стал приезжать не один, а с компанией. Иногда с ним бывал только Евгений Волков, но чаще – великие князья Михайловичи: Георгий, Александр и Сергей. Старший, Николай, скандально известный историк и дипломат, жил за границей. Там же обретался и Михаил, высланный государем из России за свой морганатический брак.
Для Мали появление Сергея стало неожиданностью – только актерская выдержка помогла ей скрыть свои чувства. А чувства были самые противоречивые: и так и не утихшая обида, и возмущение, и радость, и плотское возбуждение, особенно острое от того, что его невозможно было удовлетворить…
А Сергей казался совершенно спокойным и лишь деликатно отводил глаза, когда опьяневший Ники вдруг начинал несдержанно целовать Малю. Ему доставляло огромное удовольствие демонстрировать друзьям свою полную власть над ней, свое обладание ею.
Конечно, Сергей вовсе не был так уж спокоен, как пытался показать, но он знал, что рано или поздно Маля к нему вернется. То, что он играет в этой истории кого-то вроде снисходительного Амфитриона, нимало не раздражало его. Великий князь понимал, что иным способом владеть женщиной, которую смиренно обожал, не сможет, и философски примирился с судьбой, не в силах решить, tant pis это или все же tant mieux. Но пока, в ожидании этого счастливого дня, он не отказывал себе в том, что с огромным вниманием (внешне тщательно скрываемым) пытался узнавать «вести с фронта». Пока они были неутешительны: Аликс твердо держалась своего решения. Но с некоторых пор Сергей Михайлович с особым уважением стал относиться к Элле, Елизавете Федоровне, которая при всяком удобном случае заводила с сестрой разговоры об этом браке и укрепляла в ее сердце любовь к Ники.
