В правительстве Японии царила страшная паника, тем более что в первой телеграмме, посланной принцем Арисугава через двадцать минут после покушения, говорилось, что раны, нанесенные цесаревичу, ужасны. Почти все втихомолку полагали, что войны с Россией не избежать, и размышляли, не объявить ли всеобщую мобилизацию. Улаживать конфликт в Киото немедля выехали принц Китасиракава Ёсихиса, делегация членов правительства, главный лейб-медик Икэда Кансай и главный врач сухопутных войск доктор Хасимото, а также православный «первосвятитель Японии» епископ Николай, которого император Мэйдзи лично просил о поддержке. На следующее утро с токийского вокзала отошел специальный поезд, в котором находился император Мэйдзи, спешивший с личными извинениями, в сопровождении группы профессоров медицины из Токийского университета. Железные дороги были одноколейными, и спецпоезд Мэйдзи спутал все расписание. Отправившись в семь утра, Мэйдзи прибыл в Киото в девять вечера, побив все рекорды скорости.
В Киото в те дни царила почти мертвая тишина. Ради покоя цесаревича экипажи и рикши к подъезду не допускались. Клиенты и гости высаживались еще на подступах к гостинице, экипажи и коляски доставляли на гостиничную стоянку на руках. В публичных домах было запрещено играть на музыкальных инструментах и принимать клиентов.
А в Санкт-Петербурге о случившемся узнали не из донесений собственных министров (в те дни им было не до донесений!), а из дипломатической почты, когда в телеграфе перехватили телеграммы нидерландского посла. Цесаревичу было предписано немедленно покинуть Японию и отправиться в Санкт- Петербург.
Ники провел несколько дней на своем фрегате. Уже после того, как он поднялся на борт корабля, он попросил разрешения забрать с собой на память циновки, устилавшие его гостиничный номер: тридцать семь штук. Их немедленно доставили на «Память Азова»: император Мэйдзи готов был на что угодно, лишь бы сгладить инцидент.
Он посетил наследника русского престола на его корабле. Некоторые члены японского правительства опасались, что русские в отместку выкрадут их императора, но Мэйдзи настоял на своем. Состоялся обед. Утешая Мэйдзи, который без устали извинялся, Ники сказал, что раны – пустячные, а сумасшедшие есть везде. Никаких требований о компенсации выдвинуто не было.
В эти дни как-то незаметно подошло 6 мая – цесаревичу исполнилось двадцать три года. На «Память Азова» прибыли с поздравлениями министр иностранных дел Аоки и принц Китасиракава. От имени императора они преподнесли Николаю роскошный ковер невероятной величины, называвшийся «Инуомоно». Кроме того, император подарил живописный свиток, а императрица – книжную полку-сёдана из черного лака.
Тут Ники спросил о своем супостате. И вот что узнал.
Звали его Цуда Сандзо. Он участвовал в подавлении восстания мятежников под предводительством Сайго Такамори. Цуда Сандзо был одним из тех, кто искренне верил, что цесаревич Николай привез из России чудом воскресшего самурая, который обязательно начнет новое кровопролитие и накажет всех сторонников правительства императора Мэйдзи. Поэтому Сандзо Цуда решился на покушение.
– Глупо, – растерянно сказал Ники. – Почему он так решил? Где я привез бы этого Такамуру, в саквояже, что ли?
Любезное восточное молчание было ему ответом.
Япония между тем продолжала волноваться. На имя русского цесаревича пришли сотни телеграмм, а всего поступило около двадцати четырех тысяч различных заявлений с выражением участия, поддержки и сожаления. Из Осаки прибыли три парохода, нагруженные подношениями и подарками от купцов этого крупнейшего торгового города Японии.
Министры иностранных и внутренних дел подали в отставку, местный губернатор потерял свой пост, хотя был назначен всего лишь за несколько дней до событий. Смешнее всего, что во время завтрака в его доме, за пару часов до инцидента, Ники лично благодарил его за организацию им прекрасного приема.
Двум рикшам, спасшим жизнь престолонаследника, Россия назначила огромную пожизненную пенсию размером в тысячу иен, что равнялось годовой зарплате члена парламента. Оба получили по ордену – Павлонии от Японии и Святой Анны – от России.
Кое-кто призывал переименовать город Оцу, чтобы сменить «опозорившее себя название». Но до столь радикальных мер дело не дошло, хотя на родине полицейского, в деревне Канаяма префектуры Ямагата, сход запретил называть детей именем преступника, а его родственников изгнали из деревни.
В Нагасаки одну маленькую майко, родом из Канаямы, изгнали из дома, в котором она прожила всю жизнь, и девушке пришлось пополнить ряды жалких портовых проституток.
Не выдержав «национального позора» и горюя о том, что Николай отказался от посещения Токио, одна женщина заколола себя кинжалом перед зданием мэрии Киото.
Позже российское правительство затребовало из Афин трость, которой Джорджи сбил с ног Цуду Сандзо. Вскоре, украсив набалдашник трости драгоценными камнями, ее вернули обратно.
И вот настал день отплытия. Перед самым прощальным гудком к «Памяти Азова» подошла лодка, и цесаревичу доложили, что знаменитый мастер по изготовлению японских кукол Кавасима Дзимбей II прислал наследнику еще один подарок. Но на корабле уже царила суматоха, трап подняли, поэтому особого внимания подарку и дарителю не оказали: просто приняли на борт ящик размером в человеческий рост, а открыли его только по прибытии в Петербург. Внутри оказалась кукла-гейша в натуральную величину в великолепном наряде. Ники полюбовался ею, да и забыл. Он так и не узнал, что кукла была изготовлена по особой просьбе императора Японии, которому доложили об истинной причине покушения на русского цесаревича. У полицейского Цуды Сандзо была в Нагасаки сестра по имени О-Мацу, которая готовилась стать гейшей.
Его величество не смог удержаться от того, чтобы не сделать тонкий намек его высочеству. Но поскольку смысл этого намека мог показаться оскорбительным, было решено, что куклу цесаревичу поднесет не император, а знаменитый мастер Кавасима Дзимбей II, на чьей мануфактуре была выткана одежда для нее, причем сделает это в последнюю минуту перед отплытием русского корабля.
Непонятно, хотел ли император, чтобы намек был понят. Впрочем, о том, что Ники ни о чем не догадался, он тоже не узнал.
Впоследствии журналист Владимир Гиляровский написал эпиграмму:
Эпиграмма получилась глупая, желчная и никем не была одобрена. А Ники написал в дневнике:
«Все японское мне так же нравится теперь, как и раньше, до 29 апреля, и я нисколько не сержусь на добрых японцев за отвратительный поступок одного фанатика их».
Трудно вообразить ужас, который испытала Маля, узнав о покушении в Оцу. Первое время никто, даже Сергей Михайлович, не знал, каково состояние здоровья цесаревича. Наконец начали поступать известия, что он благополучно оправился от удара, вполне выздоровел и даже смог-таки посетить Владивосток, чтобы отвезти первую тачку с землей к месту, откуда начнется новая железнодорожная магистраль. Вслед за этим он вернулся в Петербург, оттуда сразу поехал в Данию с официальным визитом.
…За все время, которое минуло с его возвращения, Маля не получила от него ни одного известия и ни разу его не видела. На каждое свидание с Сергеем Михайловичем она приходила с тайной надеждой, что на
