торцы в брусчатке — у нее губы шевелились. Я просто радовался тому, что идти не больно. Душу я почти усладил и отделался, можно сказать, легко. Вот Катерину только расстроил — это да…
Она молчала и в машине, потом я оглянулся, когда уже совсем рассвело — она спала, оказывается. Вымоталась. Шутка ли — гоняться за каким-то там фантастическим типом из прошлой жизни, а он, извольте видеть, ногобоец — физия в ссадинах, глаз заплывший, ручищи ниже колен… Я усмехнулся и потрогал губу — будет больно. Потом, пока что гуарана держит. На Усумасинта мы минут двадцать ползли еле-еле в пробке, солнце уже поднялось, пора залегать. Я свернул на родимую башню и был у подъезда без четверти семь. В самый раз — парковка уже почти опустела. Катерину я, рассудив по-хорошему, осторожно вынес на руках. Жалко было ее будить, а таких, как она, я сейчас мог нести троих.
Но в лифте она проснулась.
— Тс-с! Спи.
— Артем?
— Спи, спи. Все хорошо.
— Поставь меня…
— Ох, господи. Зачем? Так хорошо спала…
— Артем!
— Ну, ладно… Приехали уже.
— Куда приехали? Мы…
— Выходи. «Кетцаль». Не в гостиницу же было тебя отвозить. Там не поспишь.
— А у тебя?
— Выходной день. Утро! «Никого не будет в доме…» Никто нам не помешает.
— Нам? Что ты хочешь сказать?
— А то, что я сейчас как на массу задавлю! Часов десять. Чего и тебе желаю. Прошу!
— Темно… Ну и запах! Крыс травил?
— Нет. Тут был когда-то фотоцех. Располагайся… вон дверь — ванная.
— Спасибо. — Катерина втиснулась в мою ванную величиной с наперсток. — Вода просто на удивление хорошая, не затхлая! Кто-то мне говорил, что в Теночтитлане — подземные источники…
— Да. И горячие ключи… — я постелил на полу одеяла и набитые шерстью цветные подушки, привернул реостат и оставил только слабенький желтенький свет в углу, — вот так… а ты устраивайся на диване.
— Нет уж. Там, наверное, не то что клопы, а и динозавры водятся.
Я промолчал. Катерина с удовольствием растянулась на одеялах, укуталась в плащ и тут же уснула. Я осторожно поплескал подземной водичкой на разбитую бровь и тоже лег. Гуарановое пламя гасло. Надо было одно зернышко оставить. Забыться, подремать — пока успею… Вечером всех пошлю на фиг… всех, кроме Катерины. Ведь она уже здесь. Надо же — спит… крепко так. Устала, конечно. Я потянулся, вывернул свет совсем, но и во тьме вроде бы все равно различал отсветы плаща: колено вот, а это, значит, зад, и даже рука белеет смутно, потому что старые шторки мадам Квиах никак Солнца не удержат. Надо бы ей плащ поправить… да куда там! От паха до пяток, от подмышек до запястий — каждое мышечное волоконце, каждое поганое сухожилие уже считало свои долгом заявить о себе. В одном положении я не мог улежать дольше двух-трех минут. Диван мерзко скрипел. Пробовал перетерпеть, в самом деле, что такое — мужчина я или вошь? — расслабиться, ровно дышать…
Катерина зашевелилась. Вздохнула. Мне в очередной раз приспичило повернуться на бок. Не хотелось будить ее, я сначала старался все-таки не шевелиться, потом мышцы свело так, что я уже не вздохнул, а просто вякнул.
— Артем?
Я закрыл глаза и притворился сладко спящим.
— Что с тобой делается, Артем? Что такое?
— А… Ты не спишь?
— Нет конечно! Уснешь с таким соседом! То ты вертишься, то стонешь.
— Извини… Спи, ложись… мышцы потянул, это пройдет.
— Надеюсь… Ты бы, может, принял от боли чего-нибудь? Слушать просто невозможно.
— Ты спи, Катюша. Я постараюсь тихо.
— Мучиться тихо? — Она поднялась. Наткнулась на стол в темноте: — Ох… Где свет?
— Зачем? Не ходи там… ложись…
— Ты мне будешь указывать?
В самом деле — ловить ее, что ли? Ведь не буду…
— Подвинься немного.
Я ничего не понял. Думал, она собирается уйти.
— Двигайся. Назад чуть-чуть. Получится?
Я собрался с силами и сунулся немного назад. Она уселась у плеча. Запахло какими-то удушливыми пряностями, потом как бы мятой. Она положила пальцы мне на плечи, и это прикосновение было холодное, влажное, сырое.
— О-о-ох… Это что?
— Лежи тихо. Ты обещал стараться.
— Чем ты меня мажешь?
— Салом младенцев и белладонной. Закрывай рот.
И продолжала втирать это неизвестное снадобье — без единого слова, ровно дыша, истово, как сестра милосердия. Что такое настоящий, профессиональный массаж, она, конечно, не знала. Но усердно терла, мяла, разглаживала. А я терпел — тут уже не покряхтишь, — и потихоньку меня отпускало. Было горячо в растертых шее, плече, руках, но не так, как сухое пламя от гуараны. Я осторожно выпростал руку и чуть-чуть прибавил свету. Она как будто и не заметила.
— Перевернись. Ого! Нет, тут я не буду… Зачем ты это делал?
— Что?
— Ну, полез туда? На сцену.
— Мы это называем «древко».
— Кто — мы?
— Парапоки.
— Кто?!
— Парапоки. Так это называется, я же тебе говорил.
— Извини, не обратила внимания. Так что это? Боевое искусство заключенных?
— Это еще почему?
— Ну… клетки эти… и вообще, криминально выглядит.
— Ну уж нет! Этому стилю тысяча лет. Просто его так приспособили для зала. А вообще это искусство драться в любых обстоятельствах. Например, когда руки заняты.
— Искусство боя для воров и любовников, — задумчиво отозвалась она. Я хмыкнул. — Согни ногу… вот так. И где же ты ему обучался? Только не рассказывай, что ты вырос в горном монастыре и у тебя был старый мудрый наставник…
— Был наставник. Не старый. Одноглазый негр с Ямайки.
— Ох, не смеши. Одноглазый негр!!! Ну… как теперь?
— Лучше. Намного… Совсем хорошо…
Она выпрямилась из своей милосердной позы, расправила ноги, но соскользнуть на пол я не дал. Взял за руку, притянул ладонь к губам. Пальцы у нее пропахли теми травами…
— Видишь, я снова живой. Что ж это было?
Видеть-то она видела, да и чувствовала тоже; не знаю, насколько я подгадал, или ей просто надо же было упереться, чтобы в этом неудобном положении не упасть. Она взволновалась, но еще пыталась делать вид, что ничего особенного…
— Это женский крем от усталости ног. Я рада, что тебе помогло, просто ничего другого не пришло в голову. Ты меня отпустишь?
Я в ответ начал целовать запястье и добрался до локтя, логично замыкая свободной рукой объятье.
