посмотреть, что такое израильская армия, посмотрел. У меня в жизни все сложилось — я послужил и там, и там. Это можно рассматривать как твои журналистские поездки, но никоим образом я Америку как Родину не рассматриваю. У меня Родина здесь. Здесь друзья, русский для меня родной. Таким людям, как я, видимо, нужно специально сунуться туда, чтобы понять, где твое место. Я просто лишний раз убедился, что никогда не буду человеком без Родины. Кто-то может расценивать, что я продал страну, его дело.
— Наемник?
— Кто как называет. Отношение скорее негативное. Все же сейчас «патриоты». Америка два года назад была нашим главным другом, а теперь же она наш главный враг! Я устал уже что-то доказывать. Люди становятся профессионалами, выбирают себе такую судьбу, потом их государство кидает, хотя они воевали за него и в Афгане, и в Чечне. Ну и? Что еще делать? Если мы ничего больше не умеем? Мы же не идем против России. А какими путями ты цели достигаешь — ты ведь не воруешь, не грабишь… Сейчас вот наши энергетики в Харте выиграли большой тендер. Будут восстанавливать энергосистему в «суннитском треугольнике». Документы все подписаны, Международный банк должен начать денежные транши переводить. Их охранять надо?
— А ты сам себя как ощущаешь — наемник, профессионал, авантюрист?
— Да черт его знает. Когда доходит до дела, Родина становится расплывчатым понятием. Это потом можно говорить: они сражались за Родину, и так оно и будет на самом деле, но в тот момент каждый воюет за себя и за того, кто рядом. Все просто: вот враги, вот друзья. Ты дерешься, потому что тебе надо победить, потому что ты оказался в этой ситуации. А влезть в неё… Я бы назвал это — ощущение жизни. Вот таким странным способом. Там включаются другие ценности — и не самые плохие, надо сказать. Отношение к тебе твоих товарищей и, самое главное — твоих врагов. Вот этот контраст дает жизненную силу. Это как наркотик. Я видел человека, который потерял ногу — приехал на чужую землю, на чужую войну, остался без ноги, но если бы суждено было повторить, он бы для себя другого не желал. Те, кто это чувствовал, меня поймут. Кто нет, могут назвать идиотом. Каждому свое.
— Так за что ты воевал в Ираке?
— Сначала считал, что это было правильно. Вот эти угрюмые парни, курды, которые там сорок лет воюют и для них Саддам — вражина лютая. Заходишь в Курдистан, и тебя уважают просто за то, что ты здесь. А если еще пару курдских слов знаешь, вообще лучший друг. Я чувствовал, что я там был нужен. Но сейчас мнение изменилось. Ну, например, бой вот был один. Нам танк придан…ну, в общем, если реально на вещи посмотреть, там два-три боевика было, а расфигачили пол кишлака. Или вот еще… не знаю, стоит ли об этом говорить… для меня это трагедия… Короче, колонна попадает в засаду, наша задача — вывести их из-под огня. Мы высаживаемся, пробираемся к дувалу. Завязалась перестрелка. И работает пулемет из окна. Товарищ меня прикрывает, я пробираюсь под самую стену. И тут в наушниках слышу: «Отходить». Мне отходить — стопудово попадаю под огонь. Да и сил уже не хватит. Любой солдат на моем месте так бы и поступил, как учили. Я кидаю туда гранату. Итог: два трупа. Мужик и мальчик. Тринадцать лет где-то. Этот моджахед взял с собой сына, из пулемета пострелять. У них тринадцать-четырнадцать лет уже воин считается… Много таких инцидентов было. Зачистка кишлака, стоит солдат, на него выходят двое с «калашниковыми», он их автоматически расстрелял. Оказалось, подростки, автоматы нашли просто.
— У тебя не клинит башню, из-за того, что ты на чужой войне…
— У меня сын недавно сильно болел, я начал задумываться — а не наказание ли это? Стало тяжело выходить с возрастом. Но надо уметь не зацикливаться. Человек это совокупность психонервического вещества, и основная подоплека его поступков — психика. И если ты ей управляешь, ты можешь делать многие вещи. Поэтому сначала должна быть мотивация вхождения в ситуацию, а затем мотивация выхода. Нужно уметь войти в воду, и нужно уметь из неё выйти. И если ты не научился плавать, то войдешь один раз. Уносит кукушку у тех людей, которых к этому не подготовили.
— В мире сейчас Америка в Ираке расценивается как агрессор.
— Лирика. А кто мы были в Афгане? Как и в Чечне. Там тоже разносили деревни только в путь. Группу Ульмана взять — мирные жители, не мирные жители, как определить? Понятно, что самое простое — это Великая Отечественная. Черное и белое. И то — у Прибалтики сейчас своя правда, у нас своя.
— А в Чечне не было желания повоевать?
— Честно говоря, я не понял той войны. На Ближнем Востоке я пересекался со многими чеченцами. В одной компании работал парень из Грозного, Мага. Мы с ним дружили, у него брат воевал в Афгане, в Логаре, в одно и то же время в операциях участвовали. Мы друг другу «бача» говорили. А возьми солдата нашего, с этой войны, он для него враг. И по другому быть не может… В Ираке с чеченскими боевиками встречались и стреляли в друг друга. У тех своя правда, у нас своя. Рано или поздно, но черта ляжет…
— Человек-война, это про тебя?
— Ну, может быть… Не знаю. Я вот сейчас в гражданскую жизнь окунулся, бизнесом занялся — и как- то это на второй план отошло. Даже не то что на второй план, я сейчас на распутье — с одной стороны, вроде бы, и еще съездил, а с другой стороны, ставить на карту семейную жизнь, опять её разрушать, не хочется.
— Ладно, с третьей мировой все понятно. А если Россия введет войска, ну скажем, а в какую-то третью страну, совсем чужую, типа Бангладеш?
— Да поеду, чего там. Если большая страна себя позиционирует как Большая Страна, у неё должна быть геополитика. Должны быть свои интересы и в Латинской Америке, и в Африке и уж тем более на Ближнем Востоке. Потенциал-то есть. И многие люди готовы эти интересы обеспечивать. Страну защищать по-любому надо.
— Как из летчиков ты попал в спецназ?
— Я вертолетчиком стал потому, что хотел все эшелоны попробовать. Небо интересно было, полетать. В 87-ом попал в Афган. Там пробыл почти два года, ушел за пять дней до официального вывода. Это были лучшие годы службы. Было чем заняться. Уничтожение и выявление караванов мятежников, душманов. Вылетов под семьсот сделал. Подбивали несколько раз. В засаду попадали, борта простреливали, лопасти. В районе Бараков возвращались с задачи, шли на пределе, и на высотке, метров двадцать всего разницы по высоте было, уже ждали — долбанули из гранатомета, потом из КПВТ, в упор, насквозь через борт. Все в дырах, но не упали. Хотя всегда готовы. Боеприпасы под рукой, если упадешь — до утра продержаться. Ночью же никто не подсядет, группа поисковая не найдет, поэтому вода, боеприпасы всегда с собой.
Летали постоянно. Караваны в двадцать вьючных, в тридцать вьючных… Самый большой — двести три вьючных. Оружия горы, медикаментов горы, душманов навалили столько, что… Мы их в четыре утра заметили и до часу ночи долбили. Заправлялись, прилетали, высаживались, группы высаживали, другие прилетали, «крокодилы» прилетали, долбили их вкруговую… Весь караван так в ущелье и остался, почти со всей охраной.
В 94-ом уже был на пенсии, в 31 год. Квартиру один хрен никому не давали, перспектив нету, уволился. Потом поездки начались, командировки. И в 99-ом подписал контракт.
— Почему? Тогда самое время для бизнеса было, для раскрутки…
