— Кому-то делом надо заниматься-то. Опыт есть. А у народа по большей части его не было. В Дагестане Хаттаб с Басаевым. Поэтому мы с товарищами решили: «вперед». Поехали с другом, с Игорем Нестеренко, как добровольцы. Нас взяли без проблем, потому что мы были подготовлены, свою экипировку привезли. А там народ — у них желание-то есть, возможностей и опыта не очень-то, это же милиция, ополчение. А банды намного опытнее и вооруженнее. Поэтому надо помочь было. И поехали. Вдвоем.
— У вас отряд какой-то свой был?
— Мы вдвоем с Игорем Несетернко и дагестанцы, добровольцы. Кто умеет держать оружие — вперед, защищать рубежи. Получилась совместная группа, которую придали МВД. Потом, когда боевые действия перешли на территорию Чечни, съездили быстренько в Москву, заключили контракт, чтобы все было узаконено, и обратно. Ну и до сих пор. Тоже есть чем заняться. С группами работали. Нахождение, выявление баз и незаконных отрядов — найти, уничтожить, артиллерию навести, авиацию навести. Как ищейки. Веденский район, предгорье, банда Гелаева — тоже поучаствовали. Первого декабря 99-го Игорь Нестеренко погиб. Под Аргуном. Ночью напоролись на противозасаду — их группа и наша. Бой был за железнодорожную насыпь. Нас человек пятнадцать, их раза в полтора больше. Двое детей осталось.
Сколько потом было командировок, я даже не считал. Общее время нахождение можно прикинуть, а так… Все уезжают, а мы с 99-го по 2005-й по конец декабря оставались.
— Что ты думаешь по поводу Чечни?
— Если бандит взял оружие, его надо уничтожать. Сколько бы их там ни было, один, два, пятьсот, две тысячи. Народ взрослый, все самостоятельные, демократия. Если сотворил что-то, надо и ответ держать по взрослому. Чтобы не вылезли здесь где-нибудь, в центре Москвы. Поэтому их там надо ловить, пока они там готовятся, формируются, тренируются. Больше там уничтожим, меньше здесь будет. Такие задачи у разведчиков.
— Ногу как потерял?
— Что-то я подзабыл уже, как было дело… Сейчас скажу. А! Базу обнаружили, в горах под Улус- Кертом, захватить её не удалось, у нас раненный был. Второй раз пошли туда через месяц. Артобстрел подготовили. Ну и те подготовились. Пока базу эту чистили, туда сюда, вот так и подорвался. Что там болталось, лохмотья, в кучу собрали вместе с ботинком и вытащили меня на горбу в гору. Вертушкой в Ханкалу. Там посмотрели, что лишнее — отфигачили, такое, что уже все-равно — куски мяса, кожи, фаланги, выбросили вместе с ботинком… Остальное обратно прилепили. Ну и все. Через три дня в Бурденко, там полежал месяца полтора, протез сделали, пообкатал его, и обратно в горы.
— Без ноги? На протезе?
— Командование пошло навстречу. Желания увольняться сам не изъявил — чего увольнять, если ходит нормально. Протез держит. Ну, правда, пару раз лопался, перематывали скотчем и дальше. Работы хватает, так что на ерунду отвлекаться некогда. Сегодня вот в небо, завтра может в командировку поедем — в готовности, ждем приказа. Сейчас там тоже много чего можно найти, только нас там нет. До конца, до упора надо. Только вперед, чтобы потом не обидно было сидеть на пенсии, смотреть новости. Надо делать свое дело.
— Я смотрю, тебя такая жизнь прет?
— Не знаю (смеется). Нормально.
— Квартира, семья есть?
— Семья есть, квартиры пока не дают.
— А нет обиды на государство…
— Да ладно, чего государство! Государство вон — парни стоят. Чтоб не доставить радость врагу, надо успеть их научить. Таких, кто только пришел, сложности нет подловить — на засаде, в том же бою. Вот за них и воюю. За пацанов этих вот, чтобы не мычали, когда им глотки режут. Успеть научить. Ну и за народ. За бабулек, за бомжей за тех же, чтобы не издевались над ними. О себе не думаешь. Думаешь, о тех, кто рядом, тогда и получается нормальная работа. У каждого есть свой бой в жизни, у кого-то он уже был, у кого-то еще впереди. Это вверху пускай хоть кого предают — хоть нас, хоть себя, хоть родных своих, нам главное задачу свою выполнять, и не смотреть, кто там кого продал и предал. А там пускай хоть негры в президенты, хоть кто.
— В мирной жизни себя представляешь?
— В мирной? Не знаю, посмотрим. Найдется что-нибудь.
— Последний вопрос. Скажи…Три Красных Звезды. Герой России. Афган-Чечня. Без ноги в спецназе по горам и с парашютом. У тебя нет ощущения собственной исключительности?
— Да нет. У других хуже бывает (смеется). Нормально. За народ. За своих ребят. За ВДВ!
Маленькая Победоносная Война
Южно-Осетинская война началась не в ночь с 7-го на 8-ое августа, как принято считать, а примерно за неделю до этого. Обоюдные обстрелы были уже первого-второго числа, поначалу, правда, только из стрелкового оружия. Надо отметить, что Грузия проявляла тактику сдерживания и старалась по возможности не отвечать на провокации. Эскалация пошла шестого августа с подрыва грузинского броневика с шестью полицейскими. Осетинская сторона заявляет, что броневик подорвался на мине — днем ранее точно так же взорвались осетинские «Жигули», которые разворачивались на этом же поле. Грузины уверены, что броневик был подбит — скорее всего, в отместку за «Жигули».
Как бы там ни было, седьмого августа Грузия двинула свои танковые колонны на Южную Осетию. Как рассказывал мне потом журналист Дмитрий Стешин, который был в тот день на грузинской стороне, он снимал эти колонны до тех пор, пока не переполнилась флэш-карта. В 23.30 начался массированный обстрел столицы Южной Осетии Цхинвали.
Москва, в свою очередь, тоже готовилась к войне загодя. Прежде всего, безусловно, в Абхазии. Российские железнодорожные войска начали восстанавливать ветку до Сухуми — очевидно, что с целью дальнейшей переброски техники — задолго до событий. Но и Цхинвали не сбрасывался со счетов — с нашей стороны какие-то силы стягивались в Назрань еще в 2007 году. Нужен был только веский повод для введения армии в регион.
И Михаил Саакашвили этот повод Москве, безусловно, дал.
По словам заместителя начальника Генерального штаба Анатолия Ноговицына, потери российской стороны составили 74 человека погибшими, 171 ранеными и 19 пропавшими без вести. Цифры, на мой взгляд, близки к точным. Много это или мало за величие России и отсутствие НАТО в подбрюшье?
Не знаю. Судите сами.
Ночной Владикавказ спокоен. Людей на улицах мало, военных почти нет, хотя блокпосты на перекрестках выставлены. Беженцев тоже не видно. Кафе и рестораны работают в обычном режиме. О том, что за перевалом идет война, говорят лишь непомерно взлетевшие цены на билеты — попасть на самолет оказалось чрезвычайно трудно — и увеличившееся вдвое время перелета: почти четыре часа вместо обычных двух, уже над самим Бесланом пропускали военные борта.
В аэропорту меня встретил Алан, парень лет двадцати пяти. С ним меня свела Ольга Борова, моя коллега, которая полетела в Грузию. Они познакомились еще в Беслане — Алан выносил из школы детей.
По дороге он рассказывает, что тоннель вроде еще не взорван и не занят, но в воздухе господствует грузинская авиация — штурмовики гоняются за машинами с ополченцами. До Джавы добраться можно, но дальше дорога перекрыта. Сегодня из Цхинвали вернулся его отец. Ездил туда со снайперской винтовкой. Привез тринадцать ушей. В это я не очень верю.
Единственное бурление в городе в Доме правительства. Во всех окнах свет, коридоры забиты людьми, несмотря на то, что уже почти полночь, на площади митинг — около пятисот человек. Все женщины. Некоторые на грани истерики. Спрашиваю Алана, чего они хотят. Хотят войны.
Ловлю советника заместителя председателя парламента Северной Осетии Израила Тотоонти. Он
