большие и малые, на малых готовят пищу, кипятят воду для чая. У больших греются. Впрочем, тепло. Костры приказано запалить для того, чтобы навести на казаков ужас. Завтра приступ, если только ночью азовцы не уйдут из города.
Счастливец Юрем боится, что так оно и будет. Удерут казаки из города, и плакал его тимар, а ведь всего-то двух голов недостает.
Юрем и Мехмед сидят у костерика у самой воды. Им приказано стеречь лодки. Завтра на этих лодках полк алай-бея Хекима-ага переправится под стены Азова и ворвется в город. Лодок много, а в охране всего десять воинов. От кого охранять? Все казаки за стенами.
— Слышишь? — встрепенулся Мехмед. — Ползут!
— Поди, Мехмед, умойся, стоя спишь. Скорее бы нас сменяли с караула. Перед приступом выспаться падо. Ты вон уже о зеамете мечтаешь? А мне бы — тимар.
— Меня Элиф с сыном ждут. Не с пустыми же руками из похода возвращаться.
— Твоя правда, Мехмед!
И в этот миг из ночи саданули тысячи молний, грянул тысячекратный гром.
— Э-ге-ей! — прокатилось по степи. Это кралась на помощь Азову казачья тысяча. Подкралась и ударила на полк алайбея Хекима-ага, уничтожая мечущихся возле костров турок, а потом — к Дону.
Не сговариваясь, Юрем и Мехмед бросились подальше от костра и затаились, прижимаясь к спасительной земле.
Совсем рядом к лодкам пробежали казаки.
'Надо было нам хотя бы весла спрятать', — подумал Мехмед.
На стенах города вспыхивают факелы. Город ожил.
Гуссейн-паша выскочил из шатра.
— Что это?
— Через Дон в город прорвались казаки.
— Сколько?
Никто не знает. Ночь. Вопли. Радостно бурлящий город ва черными стенами. Костры, вселявшие радость, горят зловеще.
Наконец являются гонцы. Полк алайбея Хекима-ага потерял треть людей и все лодки.
— Алайбея казнить позорной казнью: отсечь ему голову и доказать эту голову всему войску.
— Но… — вкрадчиво начинает евнух падишаха.
— Никаких 'но'! Султан мне, Дели Гуссейн-паше, доверил армию, и я отвечаю за нее своей головой.
— Мы дурно начали осаду, — зловеще проговорил евнух падишаха.
Атаман Осип Петров сидел со свечой, в накинутом на плечи кафтане. Перед ним — две кринки молока и каравай черного хлеба.
— Хотите молока? — спросил атаман казаков.
— Хочу, — сказал Худоложка.
Атаман кивнул на криику. Худоложка взял кринку пальчиками, как чарочку, и опрокинул в себя.
— Хороша, атаман, у тебя корова.
— Корова дай бог каждому, сливками доится.
Осип прищурил набрякший от недосыпу глаз и уставился этим прищуренным глазом на Худоложку.
— Тебе быть подземным царем.
Георгий с удивлением глянул на Худоложку. Никогда тот про свое умельчество словечка не проронил.
— Не надо быть кудесником, чтобы угадать, какая война нас ждет. Скажу я вам, братцы, на стенах стоять — это даже не полвойны — треть; две трети нашей войны под землей. Хорошо будем копать — устоим, плохо — не быть Азову казацким городом. У нас было кое-что заготовлено, да по турецкой силе этого мало. К утру надо сделать еще хотя бы по три подкопа…
— Четыре, — поправил Худоложка.
— Три — обязательно, а четвертый на вашу совесть. Эти подкопы начините сеченым дробом. Чем вам тяжелее, тем на стенах легче. Помните об этом. И с богом! Время не ждет. Где рыть и как — слушайте Худоложку.
Казаки-мужики с лопатами на плечах шли артелью. Георгий попал в команду Худоложки.
Не успела война начаться, он уже отвоевался. В землекопы определили.
Худоложка завел команду в глиняный домик, прилепившийся к стене, а в домике этом вместо пола лестница, ведущая в подземелье. Спустились в подкоп, зажгли факелы. Своды каменные, столетние. Худоложка повел в боковую галерею. Камень скоро кончился, ход стал узким, мокрым.
— А ну, соберись ко мне, — отдал приказ Худоложка. Говорил он тихо, но твердо. — Запомните, под землей и глухой слухмён. Работать будете молча, лопатами не звенеть. Турки услышат, подведут под нас свой подкоп и похоронят там, где мы для них могилу готовим.
Георгию досталось оттаскивать землю.
Дышать тяжело, пот глаза заливает, и страшно ведь. Просядет земля, и ладно бы от пули — задохнешься, как кутенок, в этой черной яме. Сначала Георгий все думал, каким он выйдет из-под земли: страх глянуть! Как он домой пойдет к татарочке своей? А потом все мысли ушли: таскал землю и ждал, когда-нибудь все это кончится.
Кончилось. Явился Худоложка, осмотрел работу.
— Сойдет, — буркнул, — будем заряжать подкоп, а вы отправляйтесь копать к Водяной башне. Вам там покажут место.
И снова давящее подземелье, ползанье на коленках, пот и одуряющая усталость.
Домой Георгий явился утром. За стенами пели трубы. Турки строились в полки, а Георгий принял из рук Фирузы ковш с водой. Она ему подала, чтобы умылся, а он выпил воду, не раздеваясь, лег на пол на кошму и заснул. Ни пушек не слыхал, ни жалобного писка Фирузы, она от стрельбы к нему под кафтан забралась. Спал и спал.
Разбудил его Иван. Пришел звать на службу: копать.
Высокомерный Дели Гуссейн-паша был опытным воином. Он, убежденный, что в Азове засела не армия, а свора грабителей, без подготовки приступа не мыслил. Позвал к себе мастеров земляного дела и приказал откопать траншеи для пушек и войск.
— Сделайте несколько подкопов. Времени у вас — ночь и утро. Откопайте траншеи в семи местах. В той стороне, где памятник Иогурди-бабе, траншеи доведете до крепостного рва, поставите там двенадцать самых больших пушек… Ступайте! А теперь, — Гуссейн-паша обратился к своим командующим, — выслушайте план осады. Пиали-паша, наш изумительный флотоводец, выделит сто лодок десанта и будет брать Азов со стороны Водяной башни. Под охраной его кораблей должны быть Мертвый Донец, рукав Дона у посада Каланча и южный рукав…
На южные ворота Гуссейн-паша нацелил шесть янычарских полков под командой султанского меченосца Жузефа с его личным полком моряков и с двумя немецкими осадными полками.
За каменными стенами в западном предместье, которое называлось Топраков-город, Канаан-паша должен был выставить десять полков янычар, полк оружейников и полк пушкарей с десятью большими пушками.
— Начнем в полдень, — сказал Дели ГуСсейи-паша, улыбаясь розовыми губами. — Пусть и солнце помогает нам — слепит казаков. Мне хотелось бы, чтобы отужинали мы в Азове.
Атаман Осип Петров тоже приказывал:
— Детишек перевести в цитадель, в подвалы. Женщины пусть смолу кипятят и насыпают корзины землей: на головы туркам бросать.
— Пожары не тушить. Все деревянное все равно сгорит.
— Из пушек и ружей зря не палить. Бог даст, не один день воевать будем.
Последние мгновения тишины. Над войском, как над цветущим лугом, жаворонки. Последние песни мира. А может быть, и самой жизни.
На возвышение, выстроенное ради этого мгновения, поднимается муэдзин главнокомандующего,
