Белочка сказала: раз не получилось с волшебной палочкой, давай играть в другую игру.
Мне в другую игру играть не хочется.
Когда у меня такое настроение, я никого не люблю.
Халоймес
— Наши соседи по Лосинке — тоже беженцы, — все время говорит бабушка.
К нам вход с этой стороны. А у них — с той. Мы живем отдельно. На кухне только здороваемся.
Кухня у нас грязная.
— Туда даже заходить страшно, — говорит мама, — я нигде не видела, чтобы был такой беспорядок. Жуткий запах!
За стеной живет Старик-в-шапочке. У него длинная белая борода. Как у Деда Мороза.
Один раз дядя Леня сказал:
— Непонятно, как он спит? Куда девает бороду? На одеяло или под одеяло?
Мне очень хотелось подсмотреть. Но Старик-в-шапочке спит только ночью. А ночью я тоже сплю.
У этого Старика-в-шапочке есть дочка. Она с ним живет. Бабушка называет ее «Халда».
Не на кухне, канешно. А в комнате или во дворе. Чтобы она не услышала. А «Халда» она потому, что опять не убрала за собой помойное ведро.
Я сегодня уже погулял. Поиграл в шалаше. Покатался на велосипеде.
Теперь мне хочется посмотреть, что делает Старик-в-шапочке.
Я поднимаюсь тихонечко на веранду. Открываю чутельку дверь. И смотрю в щелочку.
Старик стоит в углу. В руках у него книжка.
Он качается и жужжит.
Ага! Это он молится.
Только я не разбираю ни одного слова. Старик-в-шапочке жужжит не по-русскому. Неужели Бог его понимает?
— Мальчик, закрой дверь с той стороны, — говорит Старик-в-шапочке.
Как это он заметил меня? Я ведь смотрел в щелочку!
Дома я рассказываю про этот случай.
— Совершенно безобидный старик, — говорит бабушка.
— Лучше бы он читал Маркса, — сердится мой дедушка.
Они приехали на машине вечером. Перекувыркнули весь дом. Мой шалаш поломали. Бабушка сказала — наверное, искали золото. Но золота не нашли.
А Старика-в-шапочке они забрали с собой.
Бабушка плакала. Дедушка сказал:
— Выпей валерьянки. Это лучшее средство.
Валерьяновку любят кошки. Один раз мы напоили Ваську на Никицкой. И он стал кататься по полу как сумасшедший.
Бабушка по полу кататься не стала. Она выпила валерьянку и пошла на кухню готовить ужин.
Нам с дедушкой.
Больше я этого Старика никогда не видел. Скоро и дочка его пропала. А комнату заколотили и повесили печать из сургуча.
Мама, когда приехала, сказала, что надо узнать на Лубянке, за что взяли этого несчастного Старика.
А бабушка решила, что все это «халоймес». Потому что Старик работает раввином. А этого на Лубянке не любят.
Дядя Леня сказал:
— Надо посоветоваться с Митей. Он все-таки писатель и самый умный в нашем кругу.
Раввин — по-иврейски священник. Только я не понимаю, зачем им священник, если они не верят в Исуса-с-Креста?
Рав-вин, рав-вин.
Я знаю уже много иврейских слов от бабушки.
Мишка даже научил меня ругаться по-ихнему: «Кусен тохес»!
Откуда только он это взял? Ведь у него дома — ни одного иврея. И во дворе никто по-иврейски не калякает.
Дедушка спорит, что никакого, вообще, иврейского языка нет. Это язык ломаный немецкий.
Но дедушка даже по-ломаному не говорит.
По-ломаному говорит только Адельсидоровна. Она вообще на всяких языках разговаривает, потому что везде побывала до революции, когда еще замужем не была.
А «халоймес» — это значит пустые хлопоты.
На Лубянке.
Муравейник
В Лосинке тихо. Слышно, как на станции идет поезд. Это не поезд, а электричка.
Электричка останавливается, а поезд проходит мимо. Поезд стучит: тра-та-та, тра-та-та. А электричка, когда трогается, воет. Как сирена.
Сегодня я жду электричку. Или Аня привезет арбуз. Или мама приедет с Мишкой.
Вот — слышите? Это электричка.
Поезда ходят злые. А электрички — веселые.
Мама сказала: если ты совсем соскучишься, я уговорю Мишу к тебе приехать. На несколько дней.
Еще весной Мишка своровал в парке каштан. И принес маме. Мама любит цветы до ужаса.
— Да он втюрился, — сказала Нюра. — Вот смехота!
Мишка сразу убежал. Ну и что? Я тоже втюрился.
В кого? — Не скажу. Не скажу, и всё. Это секрет.
А в маму все втюриваются. Она жутко красивая.
Та-та-там, та-та-там, та-та-там…
Нет, это поезд. Он в Лосинке не останавливается.
Мама дачу не любит. Она сюда ездит только из-за меня. В городе дышать нечем. А на даче скучно. Потом — она боится. Вот папа вернется нежданно-негаданно, а дома никого нет.
Тетя Муся-из-оперетты перестала ссориться с мамой из-за папы. Она взяла своего Шершеневича и приехала к нам в Лосинку.
— Ты же знаешь, что я — тру-ля-ля, — сказала тетя Муся, — на меня сердиться бессмысленно. А тебя я все равно обожаю. И жить без тебя не могу.
Тут они стали обниматься и на радостях пошли в лес. А в лесу нам попался муравейник. Вот такой. Больше меня.
Шершеневич закричал:
— Вот он — символ счастливого человечества! — поднял меня на руки и хотел посадить на эту кучу.
Я по-правдашнему испугался. Но мама меня спасла.
— Вадим! Зачем вы пугаете мальчика? Ведь он не понимает ваших шуток, — сказала мама.
— А я не шучу. Я учу его жить, Ниночка Георгиевна! На этом свете можно выжить, только если хорошенько испугаться.
