— Мировецкая у тебя бабуся, — сплюнул Чапай. — Тогда борись.
Я запихнул свою панамку в карман, и мы кинулись друг на друга. Боролись по правилам. Как показывал в Москве дядя Сережа. Я его сначала на землю свалил и чуть-чуть не положил на обе лопатки. Но тут он выскользнулся «каким-то макаром» и сел на меня верхом. Вот тебе и «мелюзга»!
— Лады, — говорит командир. Ты иди, Петька! А мы тут побалакаем чуток. Меня Котиком зовут. А тебя?
Я называюсь.
— Мама у меня Нина Георгиевна, а папа Константин Борисович. А заехали мы в двадцать вторую квартиру, на третьем этаже, к Павлу Борисовичу…
— Ага. Теперь будешь в моем отряде, Москва. Что привез?
Я перечисляю все мое богатство: перочинный ножик, стрелы с наконечником, кожаный футбольный мячик и конфеты «мишка». Насчет альбома с марками, я пока говорить не стал.
— Тащи все в общий котел, — заявляет Котик.
Я мигом сбегал и принес.
— Сразу бойцом принять не могу. Испытать надо. Сначала походишь новобранцем.
Я согласился и не думая.
— Вечером на Урал пойдем. Скупаемся.
— Я плавать не умею.
— Эх, ты! А еще «Москва»! Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим. Не дрейфь, пацан! Победа будет за нами!
— Я не дрейфлю. Только мне со двора уходить пока нельзя.
Котик зыркает строго и подзывает ребят:
— Слушай сюды, пацаны. Это теперь наш кореш. Звать — «Москва».
«Пацаны» смотрят на меня с интересом.
— Кто тронет — будет иметь дело со мной. Ясно? Принимать будем по всей форме, когда испытание пройдет. Теперь айда на речку.
И они с гиком умчались, а я полетел домой. Через две ступеньки! Чувствую себя — на седьмом небе. Шутите? Еще утром я был никому не нужный «фрукт», просто «вакуированный». А теперь за меня Котик и вся его команда.
На стенке хрипит тарелка: «…От Советского информбюро… — В тарелке все время что-то обрывается и булькает. — …Наши войска оставили…»
— Какой замечательный голос! Прямо как у Шаляпина! Это Левитан, да? А читает одни неприятности. Может быть, он не еврей? — Это говорит Адельсидоровна.
Так я узнал, что на радио есть дядя, который читает только то, что ему скажет лично товарищ Сталин. А положение на фронте, непонятно почему, меняется только в худшую сторону. И Левитан тут ни при чем.
Фронт быстро подкрадывался к Москве.
По радио запели песню:
Слова сами запоминались, потому что песня поднимала настроение, даже у мамы.
Лето покатилось быстрее паровоза.
Во дворе я перезнакомился со всеми и даже бегал два раза на речку. Тайком от мамы. Потом меня приняли в бойцы. По всей форме.
В подвале горели свечки, и я давал клятву.
— Теперь, ешь землю, Москва! — скомандовал Котик.
Земля была грязная, но я честно прожевал и проглотил целую горсть.
Первого сентября я пошел в третий класс. Моя вторая школа, как нарочно, оказалась против Драмтеатра.
Драмтеатр
Я давно уже знаю, что есть большая жизнь, а есть — маленькая. Про необыкновенную героическую жизнь можно прочитать и в газетах, и книгах. Даже в кино показывают!
Про мою жизнь никто писать не будет. Потому что никому моя жизнь не интересна. Кроме меня, канешно.
Там, в большой жизни идет война и каждый день сам собой входит в историю. Наша жизнь ни в какую историю не входит. Ей там просто делать нечего.
Канешно, мне лично хотелось бы попасть в историю. Но пока я для этого еще маленький. А взрослые, может, и могли бы жить в большой жизни, но в Чикалове такой жизни нет, и поэтому мои родственники и знакомые живут «помаленьку», как все самые обыкновенные люди.
А еще я знаю, что есть другая жизнь. В театре. И в театре жизнь в сто раз интереснее.
— Театр — настоящий гадюшник. Все едят друг друга.
Это мне объяснили дома.
Особенно хотят съесть тетю Машу с дядей Павлушей. Потому что тетя захватила все главные роли, а дядя ставит только спектакли для тети Маши.
Один раз устроили целое собрание, приехал даже бывший директор театра Незнамов — теперь он в обкоме «большая шишка». Все стали пальчиком показывать на дядю Павлушу с тетей Машей и обсуждать поведение главного режиссера, который не понимает текущего момента и ставит спектакли, не отражающие нашу героическую современность.
Когда собирается вся труппа, землетрясение начинается с самого утра.
Дядя Павлуша занял ванную на целый час, соскабливая свою щетину безопасной бритвой. И все-таки дважды порезался. Пришлось применять «квасцы» для остановки крови и надеть белую рубашку с галстуком.
— Когда мужикам надо скрыть свои грехи на лице, они сваливают все на квасцы, — сказала тетя Маша и рассмеялась. Все очень нервничали.
Бабушка уже подарила мне старый дедушкин «жилет». Но я еще не знаю, когда мне понадобится бритва.
Репетиция
Вечером, за семейным чаепитием тетя Маша с дядей Павлушей изобразили весь этот спектакль в лицах.
Актеры хватали роли, как вермишель на базаре. А тех, кто не занят в спектакле, могли сократить и лишить брони. И тогда можно было загреметь прямым ходом на фронт. А на фронт, как я заметил,
