только что сказали, — последняя, кто видел миссис Вэйн живой.
— Ну я не совсем так выразился, — сухо заметил Роджер. — Но не станем углубляться в данный вопрос. И что же, мисс Кросс произвела на вас лишь то впечатление, что она вполне приятная девушка и, может быть, на самом деле сложнее, чем кажется?
— Нет, я бы так не сказал, сэр, — раздумчиво отвечал инспектор. — Нет, совсем-совсем напротив. У меня осталось еще впечатление, что она недолюбливала свою кузину.
— Недолюбливала кузину? — удивленно воскликнул Роджер. — Но ведь миссис Вэйн была чрезвычайно добра к ней. Дала крышу над головой, платила ей щедрое жалованье практически ни за что и составила завещание в ее пользу! Помилуйте, она чрезвычайно должна быть обязана миссис Вэйн!
— А разве мы всегда чрезвычайно любим тех, кому чрезвычайно обязаны? — тонко заметил инспектор.
— Я уверен, — начал высокомерно Энтони, — что мисс Кросс…
— Энтони, заткнись! Но почему вы в этом так уверены, инспектор? У вас должны быть для подобного умозаключения более веские основания.
— Они у меня есть, сэр. Я их извлек из разговора со слугами. Миссис Вэйн и мисс Кросс очень часто ссорились, насколько я понимаю. И слуги об этом, по-видимому, часто между собой судачили.
— Ну конечно, если принимать во внимание досужие сплетни слуг, — с великолепным презрением вставил Энтони, — то, осмелюсь сказать, вы…
— Энтони, ты наконец заткнешься или мне придется выставить тебя в твою комнату спать? Ради бога, налей себе еще стаканчик и помалкивай.
— Я так понимаю, что вы тоже виделись с мисс Кросс, мистер Уолтон? — снисходительно осведомился инспектор.
— Да, виделся, — последовал лаконичный ответ.
— Очень хорошенькая молодая леди, — с легким намеком заметил инспектор.
— О да, кстати! — поспешно воскликнул Роджер. — Я чуть не забыл свой самый важный вопрос!
— Какой же, мистер Шерингэм?
— Да забыл спросить, о каких уликах вы не сказали мне. Сегодня днем вы обмолвились, что есть кое- какие улики, о которых вы не скажете.
— Да, одна улика есть, — с улыбкой признался инспектор. — Но больше ничего. Это пуговица от пальто.
Он поискал в кармане, извлек светло-синюю костяную пуговицу с белым узором, примерно полтора дюйма в диаметре, которая теперь лежала у него на ладони. — Пуговицу нашли зажатой в руке мертвой женщины.
Роджер негромко присвистнул.
— Да, доложу я вам, вот это улика, несомненная улика! Первая, действительно значимая улика, если не считать следов. Можно взглянуть?
Он взял пуговицу и внимательно ее рассмотрел.
— А это не могла быть, случайно, ее собственная пуговица?
— Нет, сэр, не могла.
— Вы уже знаете, чья она? — спросил Роджер, быстро взглянув на инспектора.
— Знаю, — ответил удовлетворенно инспектор.
Сердце у Энтони почти замерло в груди.
— Чья же она? — взволнованно спросил он.
— Это пуговица от спортивной куртки мисс Кросс.
На минуту воцарилось напряженное молчание, а затем Роджер задал жгучий вопрос:
— А мисс Кросс, когда отправилась на прогулку с миссис Вэйн, была в этой куртке?
— Да, сэр, в этой, — ответил инспектор в высшей степени серьезно, — а когда вернулась домой, одной пуговицы на куртке не хватало.
Глава 7
Случайные сведения об очень неприятной леди
— А я говорю тебе, что мне это безразлично, — почти крикнул Энтони. — Сказать, что эта девушка имеет хоть малейшее отношение к смерти той несчастной женщины, — значит быть последним дураком!
— Но я этого и не говорю, — терпеливо возразил Роджер. — Я не думаю, что она имела к этому отношение, несмотря ни на какие улики. Я говорю только то, что нам не следует отвергать подобную возможность с такой непререкаемой убежденностью и лишь потому, что у нес хорошенькое личико. Инспектор не…
— К черту инспектора, — свирепо перебил его Энтони.
— Да, к черту, разумеется, но, как я уже сказал, он отнюдь не глуп и совершенно ясно, что он думает сейчас о причине смерти миссис Вэйн. В конце концов, ты должен признать тот факт, что улика совершенно потрясающая.
— Если, по его мнению, мисс Кросс убила свою двоюродную сестру значит, он простофиля, — проворчал Энтони. — Самый и самый треклятый на свете дурак.
Разговор происходил на следующее утро, когда мужчины шли вдоль гряды скал на условленное место встречи с Маргарет Кросс. Накануне вечером инспектор отправился спать вскоре после того, как обрушил на них свое оглушительное сообщение, а Энтони и Роджер обсуждали это сообщение почти до утра, если не считать те полчаса, когда Роджер созванивался с газетой «Курьер».
Энтони наотрез отказался даже предположить, что Маргарет хоть малейшим образом могла погрешить против правды или сознательно утаить какой-нибудь существенный факт. Вместо того чтобы принять к сведению и анализу единственный логический вывод из ставших им известными обстоятельств, он предпочитал, чтобы его разорвали на куски раскаленными щипцами, и Роджера, который не меньше двоюродного брата был озабочен тем, чтобы имя девушки было очищено от подозрений, но сознавал все трудности, связанные с этим, позиция Энтони уже несколько раздражала. На последние слова кузена он даже не ответил, а только тихо вздохнул. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не спорить, но ссора с Энтони ни к чему бы хорошему не привела, а Энтони был готов вцепиться в глотку всем оппонентам на свете. Остаток пути они проделали в тягостном молчании.
Маргарет Кросс ждала их возле уступа скалы, где они сидели накануне. Лицо ее было встревожено и носило явные следы бессонной ночи.
— Ой, как я рада вас видеть, — воскликнула она, обмениваясь рукопожатием с Роджером, — у меня, право, такое чувство, словно вы мой единственный друг во всем мире.
— Не забудьте и про меня, мисс Кросс, — Энтони улыбнулся и в свою очередь пожал ей руку.
— Нет, конечно, я о том не забываю, — ответила девушка, словно ей было ни жарко, ни холодно от его слов, а попросту говоря, ответила совершенно равнодушно и быстро отдернула руку, так как Энтони явно хотел задержать ее в своей и сжать покрепче. С подчеркнутым вниманием, снова повернувшись к Роджеру, девушка нетерпеливо спросила, нет ли чего-нибудь нового.
По лицу Энтони скользнуло выражение, что бывает у собаки, протянувшей лапу, чтобы поиграть с мухой, которая вдруг оказалась осой, — обиженное и одновременно удивленное. А так как Маргарет Кросс продолжала демонстрировать ему свою спину, удивление уступило место уязвленности, а так как девушка не только не проявляла никакой готовности включить его в обмен мнениями, но совершенно явно его игнорировала, то уязвленность и горькое разочарование, которые он испытывал, сменились чувством оскорбленности. Столь же демонстративно, как вела себя она, Энтони отошел от них на несколько шагов и стал забавляться бросанием камешков со скалы в море. Энтони сердился.
Будь он поумнее, ему следовало бы ощутить себя польщенным, но при его нынешнем умственном развитии как он мог догадаться, что молодая леди, привыкшая немало гордиться своей независимостью и силой воли, страдала при мысли, будто она словно какая-нибудь мокроносая идиотка рыдала на плече
