Venite, exultemus Domino…
Мистраль шел осторожно, чтобы не споткнуться о камни и спящие на земле тела. Гуго отпустил поводья, и жеребец сам отыскал их стоянку. Крестоносец спешился и передал коня оруженосцу-сквайру. Роже, так звали подручного, ловко расседлал лошадь, накинул веревочный недоуздок и увел утомленное дневным зноем животное куда-то в темноту. Немного похолодало.
Гуго вспомнил, как выезжал из родного замка Пейен. Три года назад, осенью 1096 года от Рождества Христова. На поход его благословил сюзерен граф Гуго Шампанский. Сам граф почему-то отказался от миража далеких Палестин и штурма Гроба Господня, однако приказал выступить под начальством своего брата — пфальцграфа Шампани Этьена де Блуа, которому Гуго де Пейен тоже присягнул на верность.
Зрел виноград, и рыжела листва буков. Тогда с ним был отряд из двух обозов, груженных продовольствием, оружием, всяческим барахлом и даже клетками с двумя соколами. Еще полсотни ездовых и вьючных лошадей, не считая боевого Мистраля, свора охотничьих собак и двадцать человек подчиненных — сквайры, лучники, сокольничий и вооруженные сервы-крестьяне. Были еще две воодушевленные набожные девицы, которые вызвались кашеварить и перевязывать раны. Но через неделю пути они почему-то смутились и благоразумно отстали. Возможно, Господь вразумил их, и они сделали правильный выбор. Гуго не раз видел несчастных забеременевших женщин, которые разрешались в пути. Особенно страшным это было в кромешном аде Фригийской пустыни. Одни рожали прямо на дороге, на глазах у мужчин, корчась в судорогах, потеряв стыд от боли, и затихали навсегда в крови и водах рядом с новорожденным, другие матери, не в силах дальше нести, бросали детей умирать под палящим солнцем. Вся дорога была усеяна телами стариков, женщин, детей. Да что там! Сколько сильных мужчин — рыцарей и простолюдинов осталось лежать не погребенными по-христиански!
Из двадцати человек, что выехали с Гуго из поместья, до Иерусалима добралось только трое — двое наиболее живучих и верных слуг, Сильвен и Леон, и оруженосец Эктор. Роже примкнул к ним потом, после взятия Маарры. Из челяди шевалье кто погиб от голода, холеры и ран, кто сбежал в сумасбродное войско простолюдинов. Один сломал шею, упав с коня, других порубили сельджуки. Жаль было сквайров, юношей- близнецов, присягнувших Гуго на верность — им было не больше семнадцати лет. И тот и другой приходились родственниками жене Гуго Терезе. Себастьян умер от голода, Дени забрал тиф.
Вместе с оруженосцем Роже — под Мааррой он потерял своего господина, уже второго по счету, к отряду Гуго примкнула пара слуг родом из сервов. Теперь эта душистая парочка сидела у тлеющих углей под навесом. Морен пек над углями на палке не то крысу, не то воробья, а Нарсис разделся почти догола и прожаривал над углями одежду — надеялся извести вшей. Повадками и внешностью они ничем не отличались от разбойничьего отребья, промышлявшего у дорог. Эти пройдохи вечно ссорились из-за награбленных вещей и не теряли дней даром — постоянно тащили что-нибудь в свои мешки. Может, воровали тайком, или обирали трупы.
Надо сказать, после бунта простолюдинов Гуго, как и все рыцари-дворяне, стал изрядно побаиваться своих слуг. Тогда Раймунд ссорился с Боэдмундом из-за права владения Мааррой. Спор затянулся почти на три месяца, пока возмущенная толпа смердов, включая женщин и калек, за день не разобрала крепость по камням, лишь бы вразумить ссорившихся из-за нее принцев.
До ушей доносились обрывки разговора приятелей:
— Хей, — говорил Морен: — а помнишь Эльзу-Петит-Кушон?
— Ха-ха, Ненасытную Эльзу?!
— Ага, её, Петит Кушон.
Нарсис улыбнулся:
— Еще бы! Такой зад не забудешь. Тот еще уголек!
— Она ушла в отряд Жиля-монаха, и тот её раскусил.
— Скажешь?!
— Оказалась колдуньей. Только колдовством можно было совратить столько честных мужчин.
— Вот те на…
— Истинный крест, клянусь ослом нашего Пьера!
Мужички перекрестились, а Нарсис поплевал на костер.
— Брат Жиль испытал её топором, окропленным святой водой. Как она визжала, когда он поднес топор! Истинный дьявол — тряслась от святой воды. Но наш Жиль смельчак… Рубанул — вот и всё! Её голова разлетелась, как пустотелый орех!
— Ух…. А это не заразно?
— Чего? — Морен хрюкнул и подмигнул. — Ну, если, не помолившись, брат мой…
Слуги, наконец, заткнулись, было слышно только, как фыркает лошадь и потрескивают угольки в наспех сложенном очаге. Люди у соседнего костра допели псалом и затянули «Gloria Patri».
Гуго подошел к небольшому распятию, которое он бережно пронес от родового замка Пейен до стен Иерусалима. Распятие было прикручено к шесту навеса — палатку и одеяла пришлось бросить вместе с издохшим мулом. Во всей сегодняшней поездке была одна радость — в резиденции графа Раймунда Тулузского их всех хорошо накормили. Гуго с облегчением стянул с себя пятнадцатикилограммовую кольчугу, снял шлем — волосы под его войлочной подкладкой запарились и совершенно вымокли от пота. Он отдышался, опустился на колени перед крестом и зашептал «Отче наш»:
— Pater noster qui est in caelis…
Что касается брата Сезара, то этот день стал самым главным в его насыщенной жизни. Пожалованная ему пинта доброго вина из графских запасов развеселила кровь и сделала красноречивей. К вечеру монах был радостен, пьян и знаменит. Ну, может быть, не так знаменит, как Пустынник Пьер, но уж точно не хуже, чем его просвещенный ослик. Брата Сезара водили от стана к стану, от костра к костру, всюду кормили и почитали. Каждому было за честь прикоснуться к его изношенной робе. Всюду слушали с жадным вниманием и блеском в глазах, а брат Сезар изо всех сил старался. Воспоминания о сне обрастали новыми подробностями и уже казались истинной явью. Одежды епископа Адемара становились все белоснежней, призывы — яростней и живей, а окованная железом дубинка-палица — все тяжелее.
— Братии, будем бдеть! Наш святой отец Адемар приказал…
К полуночи брат Сезар свалился в заботливо расстеленную кем-то постель и захрапел, счастливый и окончательно пьяный. Что ему снилось, и кто утешал монашка в сновидениях на этот раз, увы, никто не узнает. На этом мы и оставим его.
Глава третья. В предвкушении
Утром Гуго проснулся оттого, что ветер доносил обрывки призывов муэдзина из-за Иерусалимских стен. Жгучее негодование тут же захлестнуло рыцаря, и он резко встал с походной кровати. Правда, эту лежанку можно было назвать кроватью с большой натяжкой. Конский потник, наброшенный на груду травы с валиком в изголовье. Каждый раз, прежде чем лечь, Гуго приказывал слугам проверить, не забрались ли в нее тарантулы и скорпионы. Дьявол словно оберегал мусульман, посылая на крестоносцев полчища всяческих тварей.
Тут же подбежал Эктор де Виль, оруженосец-сквайр, что прошел с рыцарем от самого дома. Он помог Гуго натянуть замшевые сапоги и подал кружку — слуги уже успели раздобыть воду. А путь за ней был неблизкий — до ближайшего источника было почти семь верст — столько же, сколько до порта Яффы. Воду можно было купить и в лагере — более предприимчивые крестоносцы на этом хорошо наживались.
Было видно, что другие пилигримы тоже с ненавистью поворачивают головы в сторону минаретов. Повсюду слышались возмущенные крики и свист. Некоторые потрясали мечами. Сильнее всего, роптали, конечно, простолюдины, осмелевшие после бунта под Мааррой. Слуги винили своих господ в излишней осторожности и нерешительности.
— Сколько еще можно ждать?!
— Доколе?!
— Неверные оскверняют дыханьем наши святыни!
— Рядом с нами дома и питьё, а мы дохнем в пустыне.
