В обзорной щели каменная стена становилась все ближе. Они почти достигли засыпанного рва. Вместе с этим стуки снаружи — мелкий, от дротиков и стрел и глухой, тяжелый, от падающих камней — слились в единый рокот. Мусульмане настроили прицел, и теперь снаряды летели прямиком в башню.
— Сколько ж у них камней?
— Ха-ха, целый каменный город. Хватит, чтобы засыпать нас с головой и еще горку сверху.
К общему грохоту прибавились мягкие удары. Иногда — треск. В смотровой щели мелькнули пылающие ошметки. Тяжелыми горящими каплями смола обрывалась и стекала вниз. Значит, метнули глиняный горшок, наполненный горючей смесью. Начиналось то, чего так боялись инженеры. Сарацины начали обстрел башен горящими снарядами. Долетая до лестниц и осадных машин, они впивались в доски и повисали на них, будучи оббиты крючьями и гвоздями. Запахло гарью.
— Эй, Нарсис, не хочешь жаркого?
— Ты и жареный такой же вонючий!
— Ну, теперь наши вши наверняка передохнут.
— Ха, да они давно дезертировали отсюда!
При слове «дезертировали» сержант Жак, командовавший отрядом рабочих первого этажа, недобро зыркнул на них и резко прикрикнул:
— Приказываю молчать! Перед нами Святой Город! Поем «Отче наш», и да прибудут с нами Господь и святой военачальник Георгий!
Рабочие хором затянули «Pater noster». Тут же к ним присоединились рыцари второго этажа, а может, и военачальник граф Готфрид.
Сам граф Готфрид Бульонский в этот момент находился у катапульт на верхней площадке башни, раздавая команды. Вся панорама битвы была как на ладони. К стене прилипли десятки осадных лестниц, и по ним упорно ползли вооруженные пилигримы. Сверху на головы крестоносцев сыпались камни и лились ведра кипятка и смолы. Еще со стен на осаждающих падали зажженные пуки хвороста и снопы соломы. Целые стволы деревьев скатывались по лестницам, объятые огнем. Некоторые лестницы отталкивали от стены длинными рогатинами, и люди вместе с ними падали вниз, туда, где сотнями лежали их погибшие братья.
Две других башни тоже почти доползли до крепостных стен, но из-за сильного обстрела не могли закрепиться и опустить трапы. Берфруа со стороны горы Сион — там командовал граф Раймунд Тулузский, похоже, уже дымилась.
Зажженный снаряд просвистел и упал рядом с ногой графа. Это был кусок деревяшки, обмотанный горящей тряпкой. Тряпка была пропитана греческим огнем. Такой невозможно тушить водою. Готфрид шагнул в сторону и рыцари тут же прикрыли горящий снаряд шкурой.
— Несите камни, быстрей!
Камни на площадке быстро заканчивались. Рабочие-сервы сновали взад-вперед по лестнице, таская с собой неподъемные камни для катапульт. Все чаще они подбирали те, что прилетели со стороны мавров. Камни укладывали в ложку-рычаг, рабочие до предела закручивали ворот, натягивая веревки из жил, потом отпускали стопор, рычаг распрямлялся и камни летели к городу. Бить старались по неприятельским машинам и стене, надеясь её разрушить. Для живых мишеней были предназначены луки и арбалеты. Два отряда прикрывали башню, засыпая мусульман ответным шквалом стрел и арбалетных болтов. Повсюду валялись трупы.
Наконец, башня зарылась в камни и остановилась. Колеса были изрядно повреждены. Подкладывать фашины было опасно — они моментально вспыхивали от греческого огня и сами угрожали башне.
Для рабочих первого этажа это означало передышку. Струился по груди и спине пот, трещали лестницы над головой, и песок сыпался сверху.
— Глянь, вот доходяга! — Морен кивнул на старика, с трудом передающего наверх по лестнице камень. Колени и руки старика дрожали.
— Сейчас как хрястнет тебе на башку, — не увидишь Иерусалима. Сразу в гости к святому Николю.
— Да-а, — облизнулся Морен. — Как только ворвемся в город, я заведу себе дом, льняную постель, как у господ, и смазливенькую мусульманку.
— А я просто напьюсь самого лучшего иерусалимского вина и хорошенько высплюсь.
Что касается рыцаря Гуго де Пейена, то, как только стало понятно, что с наскока город не взять, и тяжелая конница понадобится нескоро, граф Этьен де Блуа направил его к одной из катапульт, взамен убитого сержанта. Оруженосцы Эктор де Виль и Роже пошли за своим господином прикрывать плетеным щитом рабочих, таскавших камни. Стрелы и дротики летели как ураган. Пущенные вверх стрелы набирали высоту и падали вниз, тяжелея с каждым дюймом и с легкостью пробивая кольчуги. Дротики же, прицельно выпущенные из баллист, если настигали жертву, то прошивали её насквозь, вместе со щитом и доспехом.
Задачей катапульты, к которой прикрепили Гуго, было прикрывать берфруа Готфрида Бульонского и пытаться поразить закрепленные на крепостной стене орудия. Сколько их там, и насколько удачны удары, было сложно судить — усиливавшийся дым мешал обзору. Зато стало ясно, что одна из мусульманских катапульт настроилась именно на них — камни падали все точнее. Несколько раз в Гуго хлестнули каменные брызги, сильно ударило осколками в плечо и бедро, поцарапало локоть. Камни попадали в массивные колоды-основания катапульты, отчего одна из них почти расплющилась в щепки.
В этом изнурительном жгучем аду под нещадным солнцем прошел день. Быстрый палестинский день, и, как обычно, резко и густо стемнело. Трудно было сказать, на чьей стороне была сегодня удача — раненых и убитых воинов, разломанных и разбитых машин, обожженных, сгоревших, расплющенных камнями и прошитых стрелами людей и с латинской, и с мусульманской стороны насчитывалось немало. Сотни монахов, рыцарей и простолюдинов — мертвых или тяжелораненых — остались на поле брани.
Изрядно потрепанные и обожженные осадные башни и метательные орудия было приказано оттащить на безопасное расстояние, насколько позволяли скалистые овраги Кедрона за спиной, и поставить охрану — мусульманские лазутчики с легкостью могли их подпалить. Всю ночь ремонтировали и латали. Шкуры поливали оставшимся уксусом, набивали доски на разломанные и обгоревшие колеса башен, перекрывали навесы таранов. Стучали топорами и молотками.
Гуго де Пейен был в числе тех, кто вернулся в лагерь. От усталости он даже не мог говорить. Доспехи снимать побоялись. К счастью, оруженосцы Роже и Эктор де Виль тоже вернулись живыми. Смертельно уставшими, но живыми. Прихрамывающие слуги Нарсис и Морен приковыляли позже. Оба несли мешки — среди раненых и убитых соотечественников было что взять. У Нарсиса напрочь обгорели ресницы и брови. Оба перепачкались сажей и прокоптились насквозь — черные, как неверные мавры на стенах.
Крепостной слуга Сильвен, которого Гуго благословил штурмовать стену, пришел самым последним, один, неразговорчивый и угрюмый.
— Простите господин, мы носили раненых из-под стен.
— А что с нашим Леоном?
Сильвен покачал головой:
— Сгорел заживо. Сарацины облили смолой. Еще утром — один из первых.
— Упокой Господь его душу.
Все перекрестились. Маленький отряд рыцаря де Пейена стал еще меньше. Из двадцати выехавших из Труа человек с ним остались только двое. Когда три года вокруг одна смерть, ничто тебя не удивляет. Даже когда гибнет привычный слуга или близкий друг. Ну, разве что немного тошно.
Эктор нарезал кинжалом холодного мяса и разломил оставшийся черствый хлеб — половинка ячменной лепешки. К счастью, в бурдюке была вода, за день окончательно протухшая. Гуго прочитал молитву, сели есть. Всем поровну, все — братья Христовы.
— Что ж, Господь не дозволил нам войти в Святой Город. Значит, мы не достойны сегодня. — Будем молиться и ждать.
Насколько хватило сил, хором прочитали «Pater noster» и «Ave Maria».
Гуго в доспехах повалился на лежанку, только лишь дав своим оруженосцам расшнуровать и снять шлем. Руки и ноги гудели. Казалось, пудовые камни давили на плечи и грудь, голова нещадно кружилась. Стоило закрыть глаза — начинала качаться земля, и все вокруг кружилось в безумном хороводе — крики,
