- Кто? – Сквозь рыдания спросил Гровель.
- Возлюбленная моя, - терпеливо пояснил Хорст. – Так, знаешь ли изощренно, что никаким вампирам с вурдалаками такого искусства не достичь никогда! Это умеют делать только женщины! Тоже была первая красавица в королевстве. Такая красивая, что вечно можно было смотреть на неё и не отрываться – как на пламень, как на текущую воду. Десять лет жили с ней душа в душу. Сказать правду, я такой стал дурной от той любви. Только в ней и видел свою жизнь. Ей плохо – мне ещё хуже, ей хорошо и я свечусь, как доспех новенький. Всё, всё, что было в моей жизни прежде – всё растворилось в этой любви. День проходил за днем, год за годом, а я любил, и казалось мне, что будет так вечно. Мне стало не до службы, ведь служба отрывала меня от моей любимой, я удалился от двора и день за днем проводил в своем доме, любуясь ею. Я тонул в ней, в её глазах, в её смехе, в её любви. Тонул, как в болотной трясине, тонул с радостной песней в сердце, с улыбкой на устах. Вот такая была любовь. До неба, не меньше!
- А что потом? – Гровель без посторонней помощи уселся на пол у ног задумчивого Хорста.
- Потом? Не знаю. До сих пор не знаю. Но как-то раз, когда мне уже казалось, что наши жизни не сможет разъединить ничто,… Теплым летним вечером вернувшись в нашу спальню от сына, которому тогда было лет пять, она заявила, что желает уйти в монастырь. Это было для меня как удар сзади в незащищенную спину от лучшего друга или брата. Я валялся у неё в ногах, я просил одуматься, я требовал прислушаться, я говорил, говорил, говорил. Я дарил подарки, засыпал её цветами и писал рифмованные вирши… Всё тщетно. Через два месяца она убедила меня, что стоит прислушаться к зову её сердца и не сопротивляться её желанию. И я послушался, ведь я любил её и не хотел и не желал сделать ей больно. Я отпустил её. Барон Мейси, с которым мы были тогда очень дружны, сказал что-то вроде того, что, мол, когда любишь – отпусти, если твоё, оно к тебе вернется. Не вернулось. Наверное, не моё. Барон, тонкий знаток человеческой натуры, учил меня забвению, но выходило плохо. Я выдирал её из своего сердца как репей из конской гривы – тяжело, долго и больно. Мне повезло: тогдашний король – Сигиберт Бородатый вел сразу две войны, затянувшиеся на шесть лет. Только эти войны, ставшие тяжелейшим бедствием для нескольких королевств, позволили мне очнуться от моей любви, ставшей за десять лет настоящей одержимостью. И проснувшись однажды, я вдруг осознал, что совсем не помню её лица, не помню её рук и дыхания, я вдруг понял, что избавился от любви, я стал свободным! И это новое чувство оказалось ничуть не слабее того, прежнего, которое мешало мне жить, которое едва не сожрало меня! Но как же было тяжело!
- А что она?
- Она? Не знаю. Я больше не видел её никогда. После войны монастырь, в котором она должна была пребывать, оказался сожжен. Я не стал искать следы. Тогда мне это было уже не нужно. От любви осталась лишь легкая печаль в сердце и несколько теплых воспоминаний. И всё. Я в чем-то даже благодарен ей: сломайся она тогда, оставь всё как есть и никогда герцог Лан не стал бы маршалом Бродериком. Не было бы всех этих побед. Не знаю, стал ли я более счастливым, чем мог быть, оставшись с нею, но то, что мне удалось сделать оставшись в одиночестве – я бы никогда не сделал, имея её рядом! Будучи с нею, я бы никогда не отважился на очень многие поступки, которые мне пришлось совершить. Но и совершил я их, втайне надеясь, что она услышит обо мне, и каждый раз, когда до её слуха донесется звук моего имени, она будет жалеть о принятом когда-то глупом решении. И поэтому я старался, чтобы обо мне говорили как можно чаще: я дрался, я спасал, я нападал, я богател, я раздаривал замки, пленил королей и отпускал на свободу целые полчища рабов, разрушал города и строил крепости! Я был щедр, великодушен, некоторые даже утверждали – велик! Я жил счастливо! Такая странная месть. Не знаю, удалась ли она, да и не важно это. Это один из тех случаев, когда цель гораздо менее важна, чем действия по её достижению. Я не заметил, увлекшись своей местью, как изменился сам, как месть стала мне безразлична, как и моя давняя любовь. Вот так-то.
Гровель поднялся на ноги, умостился на скамью, на которой прежде восседал Хорст и уже почти спокойно спросил:
- Так зачем ты придумал жениться на Екатерине? Если боишься любви, если желаешь оставаться свободным?
- Просто, мой юный друг, я смотрю чуть дальше, чем ты.
- Это как?
- Задумайся на мгновение, что произойдет, когда все вернется в прежнее положение, когда мы вновь окажемся каждый в своем теле?
Гровель наморщил лоб, представляя, что может случиться, а Бродерик вдруг расхохотался:
- То есть, если бы наша первоначальная затея удалась, спустя некоторое время я обнаружил бы себя зятем Борне?
- Видишь, Ганс, как быстро соображает человек, мозги которого не свернуты любовью? – Хорст тоже улыбался, но как-то вымученно. – Так что, предложив такую женитьбу, я лишь увеличил твои шансы на обретение несравненной Екатерины. Борне никогда не согласился бы отдать её за купца – даже под страхом разорения и гибели семьи. А отдать дочь за сына другого герцога, пусть даже внебрачного сына – в этом нет урона фамильной чести. И даже, если мне предстоит провести с ней пару ночей, тело-то, которое будет с нею, на самом деле твоё. Тебе даже ревновать её будет не к кому.
- Хитро, - Гровель почесал в затылке растопыренной пятернёй, тщательно соображая, что не так в мудрых построениях Хорста. Не найдя очевидного ответа, он промычал нечто одобрительное.
- А если возврата к прежнему состоянию не случится? – Маршал привычно взвешивал достоинства и недостатки предполагаемой сделки.
- Значит – судьба, - просто ответил Хорст. – Зато теперь единственный сопротивлявшийся нашему плану, - его указательный палец почти уткнулся в нос Гровелю, - побежит к эльфам впереди нас с тобой.
- Почему это? – Купец искренне удивился.
- Просто поверь мне, что так будет, - улыбнувшись, произнес Хорст. – Едва ты сообразишь, какой приз ждет тебя в конце пути. И как можно приблизить момент его получения.
Гровель ненадолго задумался, потом вдруг резко подскочил со скамьи и, судорожно подсчитывая что- то на пальцах, понесся к выходу.
- Смотри, как его разобрало! – Хорст пытался вернуть себе образ весельчака, из которого выбился, вспоминая молодость. – Как бы один не уехал!
- Выезжать нужно в ближайшие дни, иначе его убьют. – Заметил Бродерик, задумчиво глядя в спину купцу. – Неправильно он себя ведет. Не понимает еще, что всё очень серьезно. Эти люди …
Ещё не смолкло эхо от шагов убежавшего Ганса, а он каким-то непостижимым образом вернулся, застыл на пороге и, недоуменно оглядев присутствующих, спросил:
- Чего сидите-то? Мы что, уже никуда не едем? Давайте-ка собирайтесь скорей, нам до свадьбы обернуться нужно!
- Остынь, Гровель. Мы не успеем вернуться до свадьбы, - возразил Бродерик, имевший большой опыт далеких путешествий. – Путь далекий, а свадьба уже через неделю. Но ты все равно езжай домой – перед отъездом было бы совсем неплохо привести твои дела в порядок. Только помни про Езефа и Сальвиари, хорошо? Не подставляйся. Ступай, мне нужно подумать, что делать с табунами, деньгами…
- А я пойду, гляну, что там с Эмилем, - вспомнил о недавних событиях Хорст. - Лекарь уже должен был всех осмотреть.
По городу уже бродили неясные слухи о «битве в конюшне», но подробностей никто не знал – оруженосцы Лана молчали, а дворня Борне ничего толком рассказать не могла – никто, кроме старого Сальвадора, самого коннетабля и его дочери, не видел разделанного Хорстом чудовища, а эти трое молчали. Некстати засуетились церковники – в другое время Хорст был бы рад их помощи, но сейчас их внимание могло только повредить. И Хорст, и Бродерик, и Гровель прекрасно понимали, что пристрастного допроса Священных Дознавателей никто из них троих не выдержит – на какой-нибудь мелочи их обязательно поймают и начнут пытать всерьез. И когда доверенные слуги Церкви поймут, что демон в городе не один, а, возможно – трое… Исход следствия представлялся всем троим однозначным и совершенно неприемлемым. И это тоже заставляло торопиться.
- И на Радульфа нужно взглянуть, – задумчиво добавил Хорст. – Как бы демон себе новые ноги не отрастил..
Хорст вышел из освещенного настенными светильниками пространства и исчез где-то в одном из
