очередная ее выходка?). Наступила тишина.
— Извините, — сказала Ольга с неприятной улыбкой. — Пусть это покажется невежливым, но я вынуждена воспользоваться моим правом хозяйки дома.
— Каким еще правом? — спросил муж, смутившись.
— Я прошу вас…
— Неужели, — перебил ее Эндриад, оглядывая свой костюм, словно в поисках пятен, — неужели я сказал или сделал что-нибудь неподобающее?
— Я прошу вас только об одном: переменить тему разговора.
— Но почему? — запротестовал Стробеле, видя, что от него ускользает возможность прочитать лекцию.
— Почему? Я как-нибудь в другой раз объясню почему.
— Довольно занятный способ…
— Ох, только не надо вытянутых лиц, не велика жертва.
— Госпожа Стробеле! — воскликнул Исмани, чересчур долго сидевший как на иголках. — Не скрою, мне бы очень хотелось…
— Узнать, чем занимаются здесь, в Центре, и все такое прочее, не правда ли, дорогой профессор? Ну зачем так волноваться? Ведь вы среди друзей.
— Так я потому и…
— Значит, именно вам я должна уступить? Именно вам? А вы забыли, что долг платежом красен? И я могу наконец потребовать от вас платежа.
— Боже мой, я думал, после стольких-то лет… — пробормотал Исмани, утратив всякое чувство юмора. И вдруг прислушался: — Что это? Вы слышите?
— Дождь, шум дождя.
— А мне послышалось, будто колокол.
— Колокол? — переспросил Эндриад с иронией. — У нас тут нет колоколов.
Это был гулкий отзвук, легкий и вместе с тем глубокий, словно в какой-нибудь дальней пещере вибрировал огромный тонкий лист металла.
— Я тоже слышу, — сказала Элиза Исмани.
Несколько мгновений все молчали, вслушиваясь. Звук исчез.
— Странно, — произнес Стробеле, — я ничего не расслышал.
Тогда Эндриад спросил у Исмани:
— Вы знали Алоизи?
— Нет.
— Он тоже говорил, что по ночам… — Эндриад настороженно умолк, затем словно бы с облегчением повернулся к госпоже Исмани и, улыбнувшись, шепнул ей на ушко, но так, чтобы и остальные могли слышать: — Он был гений.
— Как, и он? — насмешливо осведомилась Ольга.
— Разумеется, — ответил Эндриад, словно речь шла о чем-то совершенно естественном. — Он тоже говорил, что по ночам до него доносятся странные звуки. Но я ему не верил, я никогда не верил в эти навязчивые идеи, вот и сейчас вы слышите колокол, но я не верю, никакого колокола не существует, скорей всего, это мнимые звуки, которые слышатся человеку при резкой смене высоты, как произошло сегодня с вами, Исмани… И тем не менее, — тут голос его внезапно сделался напряженным, — тем не менее мы обязаны быть постоянно начеку, глядеть в оба, не терять бдительности, раньше я не особенно волновался: охрана есть, контроль жесточайший, аппаратура слежения такая, что лучшего и желать нельзя, но я чувствую их присутствие, они где-то рядом, вокруг, днем и ночью грызут, как мыши, прогрызают дорожку, не все же такие болваны, как в министерстве, там думают, будто мы здесь в игрушки играем, даром хлеб едим, но кое-кто понял, или, во всяком случае, заподозрил и испугался, и теперь готов на все, абсолютно на все, лишь бы погубить нашу… наше…
— Наше устройство, — подсказал Стробеле.
— Устройство. Ибо то, чего мы достигли, известно лишь нам троим, а завтра, вместе с вами, Исмани, нас будет четверо, и никто больше в мире не знает про это, но они могли догадаться кое о чем и теперь дрожат. Голову даю на отсечение, они пусть в самых общих чертах, но раскусили, осознали страшную правду: если нам здесь удастся осуществить задуманное, то мы… — и он грохнул кулаком по столу так, что тарелки подскочили.
— Эндриад! — воскликнул Стробеле, призывая его к спокойствию.
— Мы завладеем всем миром!
Лишь около полуночи Эрманн и Элиза Исмани, усталые, распрощались с семейством Стробеле и пешком под проливным дождем добрались до своего особняка. Их проводили Эндриад с супругой, которые жили немного дальше.
Джустина уже ушла спать, закончив дела по хозяйству.
Несмотря на изнеможение после долгого пути, сон словно улетучился. Исмани будоражило это странное место, и эти новые люди, и желание скорее обо всем узнать, и разреженный горный воздух. Против ожиданий он вместо колючего напряжения ощущал во всем теле какую-то радостную легкость, что, надо сказать, случалось с ним крайне редко. Хотелось куда-то идти, шутить, смеяться.
— А ведь ты, Элиза, тоже развеселилась к вечеру.
— В самом деле. Наверное, от горного воздуха. У меня такое чувство, будто я маленькая девочка.
Особняк, выдержанный в деревенском стиле, был уютен и чист. Казалось, до сих пор никто и не жил здесь. Сколько Исмани ни старался, он не смог отыскать ни единого предмета, ни малейшего признака, который указывал бы на пребывание Алоизи в доме. Даже книги, наполнявшие шкаф, не выдавали личности их владельца. Тут располагались научные труды на разных языках, преимущественно по электрофизике, но они, видимо, попали сюда случайно и стояли вперемешку с детективами, амурными и историческими романами, биографиями; нашлась даже поваренная книга. Все это никак не походило на библиотеку гения.
Сугубо личные вещи Алоизи тоже были вынесены отсюда. Ни листка бумаги, ни безделушки, ни фотографии, ни коробки из-под сигарет, ни булавки — ничего, что могло бы напомнить о покойном.
Поднявшись наконец в спальню, Исмани, которому никогда не удавалось заснуть в полной темноте, стал первым делом исследовать окна. Так и есть, ставни чуть не наглухо закрыты. Он отворил одну.
И замер в изумлении. За какие-то несколько минут ненастье утихло, небо открылось во всю ширь, и необыкновенно ясная луна освещала пространство.
— Ты только взгляни, Элиза!
Молча и неподвижно стояли они у раскрытого окна. Перед ними в отблесках колдовского света простиралось плоскогорье — поросшая зеленью равнина, испещренная холмами и расселинами, с черными пятнами елей. Но метрах в пятистах, среди деревьев, белело низкое, причудливой формы сооружение с углублениями и выступами. Со стороны было непонятно, простая ли это стена вокруг территории или какое-то здание.
— Вот она — тайна великая, — сказала Элиза, — а с виду ничего особенного.
— Пойдем посмотрим?
— Ночью?
— Так ведь какая ночь!
— Трава небось мокрая. Ты в своих ботинках насморк схватишь.
— Мои ботинки, к твоему сведению, не промокают.
— Ну плащ хотя бы накинь.
Они вышли прямо под этот сказочный свет. В промытом грозой воздухе даже отдаленные предметы имели отчетливые очертания. С каждым шагом перед их взором расступался горизонт. Вдали, за широкими лугами, открылась полоска леса, а еще дальше за ней — чистая, как кристаллы, цепь скалистых гор. Кругом царили покой, тишина, красота и полная загадка.
Вот и белое сооружение. С первого взгляда оно походило на длинный каземат, повторявший крутые
