изгибы рельефа, и, казалось, не имело конца. От него ответвлялся комплекс приземистых строений, вроде бы одинаковых, но расположенных уступами — друг над другом — в живописной сообразности с уклоном земли. Между строениями, насколько можно было различить в неопределенно-обманчивом, хотя и ярком свете луны, не было ни малейшего промежутка. Получалось некое непрерывное препятствие, напоминавшее древнюю фортификацию.
Добравшись до подножия стены, целиком залитой в этом месте лунным светом, они посмотрели вверх. Стена была высотой семь-восемь метров, гладкая, единообразная, ни окна, ни балкона. Значит, люди здесь не жили и, судя по всему, даже не работали, а в этих лунных оболочках, вероятно, заключалось нечто неживое — например, машины, которым не требовалось воздуха и света. Впрочем, тут вполне могло быть какое-нибудь особое укрепление.
Однако этот редут, или длинный каземат, или ряд павильонов — непонятно, как и назвать эту чертовщину, — не производил впечатления чего-то безликого и мертвого наподобие трансформаторной будки, не казался глухим и отрешенным, какими бывают могилы (сосредоточенные, замкнутые в себе, безразличные к окружающей жизни).
Эрманн и Элиза Исмани обнаружили в стене там и здесь разного рода отверстия, ускользнувшие при первом наблюдении: круглые, квадратные либо в виде тонкой прорези, прикрытые тонкими сетками. В некоторых — правда, их было не очень много — имелись выпуклые стекла круглой формы, похожие на линзы или на зрачки; в них, отражаясь, поблескивал лунный свет.
Присмотревшись, они заметили над верхней кромкой стены черные заросли маленьких антенн, филигранных экранов, вогнутых решеток, похожих на радарные, а также тонких трубок с колпачком сверху и оттого напоминающих каменные трубы в миниатюре; виднелись даже какие-то забавные челки, напоминавшие кисточки для смахивания пыли. Голубые, матовые, они были с трудом различимы, особенно во тьме.
Неподвижно глядели на них супруги среди необъятной ночной тишины. Но тишины не было.
— Слышишь? — спросил Эрманн.
— Кажется, слышу.
Из-за белой стены доносился едва уловимый шорох, невесомое стрекотание — пространный, глубокий и вместе с тем едва касающийся слуха звук, словно тысячи муравьев потоком исторгались из разоренного муравейника и стремглав разбегались во все стороны. Звук этот сопровождался почти неуловимым гуденьем, печальным и изменчивым, в которое вдруг вплетались беспорядочные короткие шумы, отдаленный шелест, щелчки, приглушенное клокотанье жидкости, ритмичные вздохи, столь легкие, что почти невозможно было определить, слышны ли они наяву, или это кровь пульсирует в висках. Значит, какая-то жизнь кипела в темницах таинственной крепости, лишь на вид погруженной в сон. Да и все эти разнообразные маленькие антенны, видневшиеся над бровкой, вовсе не застыли в неподвижности. Пристальный взгляд мог обнаружить чуть заметные колебания, словно здесь неустанно совершалась напряженная работа.
— Что это? — тихо спросила Элиза Исмани.
Муж сделал ей знак молчать. Ему померещилось, будто под стеной, метрах в пятидесяти от них, что- то мелькнуло. И тут, по необъяснимой связи мыслей, в памяти всплыла бредовая угроза Эндриада: «Мы завладеем всем миром».
В этот миг он увидел самого Эндриада. По расположенному немного выше травянистому склону медленным шагом ученый спускался вдоль стены, громко разговаривая сам с собой, словно помешанный. Возле него и впрямь не было ни души. В широкополой шляпе, с ног до головы освещенный луной, он выглядел смешно и романтично.
Стояла такая удивительная ночная тишина, что, несмотря на расстояние и на этот гул, супругам Исмани удалось расслышать несколько слов.
— Можно, можно, — говорил Эндриад. — Но нас не это должно…
Затем они увидели нечто странное. Эндриад остановился, повернувшись к стене, и у Исмани мелькнула мысль, будто тот собрался помочиться. Но Эндриад продолжал говорить, легонько притрагиваясь к стене каким-то большим посохом, словно родитель, дающий наставления сыну.
Слуха достигали лишь обрывки фраз, но смысл можно было разобрать. Раза три или четыре Эндриад повторил: «Не понимаю, не понимаю».
Исмани решил, что неудобно тайком подглядывать за ним и подслушивать. Дабы обнаружить свое присутствие, он кашлянул.
Словно ужаленный, Эндриад резко обернулся и, взмахнув руками, метнулся в одно из углублений в стене. «Кто идет? Кто идет?» — испуганно кричал он. И из-за угла наставил прямо на Исмани свой посох, который вдруг блеснул в лунном свете; Исмани сообразил, что это винтовка.
— Профессор, да ведь это я, Исмани… Вот гуляем с женой…
Ствол опустился. Эндриад приблизился к ним. Он держался настороженно и был в большом замешательстве.
— Я, знаете ли, каждый вечер перед сном делаю обход, проверяю… Ха! Разумеется, при оружии. Эту отличную штуку добыл мне майор Мирти. Американская. С очень точным боем.
— И бывали неприятные встречи?
— Слава богу, пока нет. Брожу, смотрю, думаю, разговариваю… — Он сделал паузу, словно прощупывая почву для следующего шага. — Разговариваю… Строю планы. Однако же вы меня напугали… — И снова хохотнул. Потом указал на каземат: — А об этом поговорим завтра. Я вас проведу внутрь, все покажу. Это лучше днем. Потому что ночью… Ночью здесь, в горах, не рекомендуется…
— А что, холодно? — спросил Исмани.
— И холодно, и все прочее…
Супруги Исмани расстались с Эндриадом перед своим особняком. С порога они видели, как их спутник шагает по лужайке, наблюдали за его гротескной, подвижной фигурой.
— Эрманн, — сказала жена, — с кем он разговаривал?
— Ни с кем. Сам с собой. Многие разговаривают сами с собой.
— Там кто-то был. Честное слово, там кто-то был.
— Мы бы увидели, если б был.
— Я знаю, что был. Я слышала чей-то голос.
— Голос? Я ничего не слышал.
— Да, голос, только какой-то странный. Ты просто не обратил внимания.
— Ох, выдумываешь, милая моя Элиза.
Эндриад, супруги Стробеле и супруги Исмани отправились осматривать устройство, когда солнце поднялось уже высоко. Погода стояла чудесная, и нависающие со всех сторон горы сверкали белоснежной чистотой.
Миновав луг, они добрались до опоясывавшей территорию низкой стены. Здесь, возле железной дверцы, их поджидал старший техник Манунта.
Манунта открыл дверцу, все двинулись по узкому, слабо освещенному коридору. Манунта открыл другую дверь, и они ступили под открытое небо на террасу.
В течение нескольких минут супруги Исмани и Ольга не могли вымолвить ни слова.
Прямо перед ними зияла огромная впадина, замкнутое ущелье без единого отрога, невероятной крутизны кратер, изогнутый и бездонный.
От самой глубины, оттуда, где некогда, наверное, шумели воды потока, и вплоть до бровки стены его были полностью покрыты странными сооружениями вроде слепленных одна с другой коробок, из которых складывалось вавилонское скопление террас, повторяющих выступы и впадины каменных стен ущелья. Но стен уже не было видно, как не видно было растительности, земли и горных ручьев. Все было захвачено, покорено нагромождением строений, похожих на башни — простые, силосные и крепостные, — на египетские гробницы, легкие мосты, контрфорсы, будки, казематы, бастионы — их головокружительная геометрия низвергалась в бездну. Будто целый город обрушился на склоны пропасти.
Но поражало одно необычное обстоятельство, придававшее всей этой архитектуре особую загадочность. Отсутствовали окна. Все было герметически закупоренным и слепым.
