И еще одна деталь бросалась в глаза, усугубляя жуткое ощущение: в этом городе не было ни души.
Тем не менее ошеломляющий провал не производил впечатления мертвого или заброшенного. Наоборот. Несмотря на полную неподвижность, под внешней оболочкой чувствовалась скрытая жизнь. Там что-то происходило. По каким признакам это можно было заметить? По тому ли, как шевелились металлические антенны самых немыслимых форм, видневшиеся над верхним краем провала? Или по нестройному, едва слышному хору звуков: отголосков, шепота, далеких шорохов и глухих ударов, — который висел над обрывистой цитаделью и то подступал ближе, то откатывался медленными волнами (не исключено, что это был всего-навсего гнетущий звон тишины)? А может быть, по тому, как вибрировала одинокая металлическая антенна на решетчатой конструкции, поднимавшаяся высоко над краем ущелья? Ее венчала сферическая чаша со сложными прорезями, чем-то похожая на античный шлем.
Более того. В этом редкостном зрелище, в совершенно обнаженном, казалось бы, пейзаже, присутствовала мощная и в некотором смысле необъяснимая красота, не имеющая, однако, ничего общего с угрюмыми чарами пирамид, военных укреплений, нефтеперегонных установок, доменных печей, мрачных тюрем. Напротив. Внешне хаотическая перспектива башен, резервуаров, павильонов почему-то радовала душу; было в ней что-то ласковое и воздушное, словно в иных восточных городах, если смотреть с моря. Что это напоминало? У Исмани возникло смутное ощущение чего-то уже виденного, но в поисках зацепки он наталкивался на слишком сумбурные и далекие образы — сад, река, даже вышивка. И море. И лес. Но при всех зацепках оставалось нечто неуловимое и тревожащее.
Тишину нарушила Ольга Стробеле.
— Ну, — сказала она деланно игривым тоном. — И что же это такое? Электростанция?
— То-то, — ответил муж, польщенный ее любопытством, не так уж часто жена проявляла интерес к его работе. После чего повернулся к Исмани. — Ты уже понял?
— Может быть, может быть, — ответил Исмани.
Он был взволнован. Его жена молчала. Поодаль, опершись на поручни, созерцал свое царство Эндриад; он, казалось, грезил наяву.
Ольга Стробеле. Так. Ну и что это такое? Можно узнать?
Белое полотняное платье слишком вызывающе и соблазнительно облегало ее фигуру. Кромки узкого выреза на груди сходились у талии, отчего каждое движение становилось весьма рискованным.
— Ольга, — начал муж, объятый менторским порывом, — Ольга, то, что ты видишь, вся эта цитадель с колокольней или минаретом, — он указал правой рукой на антенну, — это маленькое, герметически закрытое царство, отделенное от остального мира…
Он осекся. Стая крупных птиц кружилась с резкими криками вокруг металлического шара на верхушке антенны; птицы явно собирались усесться на шар, но в последний момент обнаружили какую-то опасность.
— Словом, — продолжал Стробеле с легкой улыбкой, — это гигантское сооружение, которое стоило нам десяти лет напряженного труда, говоря в двух словах, — наш сородич. Это — человек.
— Где человек? — спросила Ольга.
— Вот человек. Машина, созданная по нашему подобию.
— А голова? Где голова? А руки? Ноги?
— Ног нет. — Стробеле поморщился. — Внешность не имеет значения. Задача заключалась в другом. Ведь обычного робота, куклу, способную передвигаться на ногах и произносить «папа-мама», мог бы изготовить любой игрушечный мастер. Но нам, нам нужно было… понимаешь… создать такое устройство, которое воспроизводило бы все происходящее вот тут, — он стукнул указательным пальцем себе по лбу.
— А-а… Электронный мозг! Я читала в газетах.
— Да приглядись ты! — горячо откликнулся муж. — Это же не просто электронный мозг или вычислительная машина. Разумеется, она умеет считать, но это малость, крупица того, на что она способна. Мы пошли дальше. Мы научили это чудище мыслить, причем мыслить лучше нас.
— И жить подобно нам, — добавил молчавший до сих пор Эндриад.
— Жить? Но ведь оно неподвижно. Приковано к земле.
— Родная моя, — ответил Стробеле, — что из того, что неподвижно? Привяжи человека к земле так, чтобы тот и пальцем шевельнуть не смог, он все равно останется человеком.
— А зачем нужно было делать его таким большим? Тут не человек, а целый город.
— И то гораздо меньше, чем предполагалось. В первоначальном проекте предусматривался комплекс аппаратуры, равный по площади такому городу, как Париж. Но мы сотворили чудо. Заметь — перед нами лишь мизерная часть целого, все остальное скрыто под землей. Это, конечно, громоздко, и человек получился, так сказать, чересчур пышнотелый…
Ольга. А если с ним заговорить, он ответит?
Она странно рассмеялась.
— Можно попробовать. Но это не столь важно. Мы уже привыкли к роботам, которые реагируют, к примеру, на свет, на звук, на цвет, на прикосновение и ведут себя сообразно логике. Здесь же мы создали, я бы сказал, нечто большее. Прежде всего — пять чувств. Наш робот, если говорить твоим языком, видит, слышит, воспринимает все вокруг.
— И вкус? И запах? — спросил Исмани.
— Разумеется.
— А осязание? — спросила Ольга.
— Есть и осязание. Видишь эти челки? Эти антенны? Они распознают или определяют предмет посредством прикосновения.
Исмани. Если я правильно понял, вы постарались придать этому изделию, устройству или, как еще можно выразиться… некоторые черты личности?
— Некоторую индивидуальность, пожалуй, — уточнил Стробеле.
— А оно — мужчина или женщина? — спросила Ольга. — Бьюсь об заклад, что…
Стробеле покраснел, как ребенок.
— Это несущественно. Э-э-э… половая отнесенность не казалась нам…
Исмани. Но вы пользовались какой-то моделью или нет? Ориентировались на человеческий прототип?
Мелкие белые облака поднимались, следуя изгибу земной поверхности, в сторону загадочного севера. Будто медленная дрожь, пробегали их тени по цитадели, по расчлененному телу огромного, распростершегося в провале существа, создавая невероятное впечатление.
— Собственно говоря, — ответил Стробеле, — я как-то не знаю…
— Наверно, по своему подобию и строили, — сказала Ольга. — Вы, ученые, вечно воображаете себя гениями.
— Мы? Это решает Эндриад.
Эндриад, который вплоть до этого момента так и не отрывался от поручней, вздрогнул.
— Я? — И оглядел гостей с обезумевшим видом внезапно разбуженного человека. — Прошу прощения. Мне нужно пойти посмотреть…
Он ушел по узкому балкону, висящему над пропастью и терявшемуся в замысловатых изгибах бастионов.
— Что с ним? Плохое настроение? — спросила Ольга у чуть заметно улыбавшегося Манунты.
— Нет-нет, — сказал старший техник, мирный и жизнерадостный толстяк, — он всегда такой, немного не в себе. Понятное дело, великий ученый…
— А по-моему, он очень симпатичный, — сказала Элиза Исмани, словно предупреждая какое-нибудь замечание Ольги.
— Еще бы, — ответила Ольга, — просто заглядение. Все крушит на своем пути, только держись.
Чтобы привлечь к себе внимание, Стробеле кашлянул.
— Теперь можно проделать небольшой сенсорный эксперимент на восприятие.
— А если позвать, он ответит, послушается?
