– Я сожалею, что так вышло, Ваше Величество… – тихо сказал он. – Но я уверен, что если бы тут стоял Ваш муж и мой отец, которого я знал только несколько часов, он бы сказал Вам простить меня… Незадолго до смерти он говорил о Создателе, о том, что Он гораздо ближе к нам, чем кажется, и мне думается, говорил он об этом не случайно… Он что-то знал, знал что-то такое, что ни мне, ни Вам не известно…
Но Фея резким движением отстранилась от груди Стеллы, сбросила со своего плеча руку Люка и немигающим, полным ненависти взглядом, уставилась на его лицо, на его единственный уцелевший глаз.
– Молчи! Молчи, волчонок! До конца жизни я буду ненавидеть тебя и хоть во мне нет больше магической силы, но проклятие фей ещё сбывается! Я… Я… – но тут уже Гастон, взяв обезумевшую вдову в свои медвежьи объятия, зажал ладонью ей рот.
– Довольно проклятий и зла, сестричка, довольно… Сегодня день примирения и прощения, через неделю – Новый год – год нового тысячелетия – и мы не должны допустить, чтобы новая Эра началось со зла… Хорошо? – Фея бессильно кивнула и Гастон, взяв её за руку, повел обратно к трону. – Грядет новая Эра и, как знать, может быть нас ещё ждет много всего хорошего впереди.
– А я больше не верю в светлое будущее… Я больше не верю в добро, я больше не верю в счастье, моя жизнь закончена… – мрачно и громко проговорила Фея. – И я не верю больше в Создателя… Если бы Он был на самом деле, Он никогда бы этого не допустил – Безликого, чудовищ, смертей, убийства моего Принца… Его выдумали феи, чтобы оправдать свою власть над людьми, тешить свое тщеславие – Лили была права…
Шум возмущения и негодования прошел по зале от такого богохульства, а Стелла схватилась за голову и переглянулась со своими дочерями и с Жемчужно-Белой – такого скандала ещё не видывало Сообщество! А Фея зарыдала, теперь уже на груди своей дочери, Милены…
Никто не знал, что и делать. Королева была безумна, хотя всем и жаль её было очень. Стелла и Жемчужно-Белая одновременно подумали, что надо бы её увести в спальню, от греха подальше. Люк кусал до боли губы – радость от завтрашней свадьбы напрочь покинула его. Даже Гастон был в прострации…
– Думаю, Лили бы с тобой сейчас не согласилась, Эсмеральда! – раздался сильный, мелодичный, высокий и необыкновенно мягкий и гармоничный мужской голос.
Что тут началось! Люди и волшебницы повскакивали со своих мест, озираясь и шумя, кое-где попадала посуда, стулья, пурпурные феи, все как одна, одновременно набожно сложили свои бело-розовые, изящные ручки и воскликнули: 'аххххх…!', даже Азаил, хитро спрятавшийся в темном углу, у каминной трубы, как настоящий таракан или паук, в надежде поживиться остатками пира, свалился на пол от неожиданности – уж кому-кому, а ему этот Голос был знаком лучше, чем кому бы то ни было!!!
– А что касается твоего мужа… Он сам захотел уйти… Он будет тебя ждать в другом мире, там, куда, я, надеюсь, отправишься со Мной и ты… Не в моих правилах разлучать влюбленных!
Фея удивленно, с расширившимися от ужаса глазами, посмотрела в ту сторону, откуда исходил голос, и её глаза увидели… скромную коренастую фигуру священника в шерстяной черной рясе и колпаком прокаженного на голове. Фея указала на него дрожащим пальцем и прошептала непослушными губами…
– В-вы… в-вы…
– Отец Эйсмер! – воскликнул на весь зал удивленный Асмунд, вскакивая с места и опрокидывая стул.
– Да, это Я! Ну… или почти… Я… – сказал отец Эйсмер, вставая из-за стола и снимая с лица холщовый колпак прокаженного. Под ним было круглое лицо – обычное, человеческое – с приятными крупными чертами лица, жизнерадостными ямочками на пухлых щеках, выбритой священнической тонзурой на макушке, но… в то же время и совершенно необычное. От лица исходил свет и от этого света зажмурились все, даже Стелла, Фея и Жемчужно-Белая, а Азаил, как таракан, опять заполз в темный угол, подальше. Пламя огня в камине стало бледным. Многие люди попадали на колени в испуге или в благоговении. Но свет этот был все же не таким, каким был свет Непобедимого Солнца. Тот свет был жгучим, палящим, убивающим, как пламя солнца в мертвой пустыне, подавляющий волю и разум. А этот – ласковым, теплым, добрым, как свет весеннего солнышка, дарящего всему миру жизненную силу, пробуждающего силу любви и плодородия, как свет, исходящий от лица любящей матери, ласкающей свое дитя на руках… От этого света у всех полились слезы – но не от боли в глазах, а от умиления и радости, даже у Азаила…
Сколько продлилась эта немая сцена, не знал никто, так как никто не ощущал времени. Радость в душе и мир были так сладки, что каждому хотелось, чтобы это состояние продлилось всю вечность, но…
Свет стал спадать и вот уже можно было различить силуэты мебели, обстановки, других людей…
А потом псевдо отец Эйсмер плавно подошел к Фее, обнял её и стал гладить её по мягким золотистым волосам, как та когда-то делала с Принцем, и Фея все больше и больше успокаивалась…
Первым очнулся от солнечного ступора Асмунд. Он, как ребенок, с широко открытыми глазами уставившись на нового отца Эйсмера, проговорил:
– Значит… в Бергстадском храме, с самых пеленок, я, получается, был рядом с самим Создателем!? И когда подсовывал лягушек и ужей в ботинки? И когда прятался в твоем домике, за занавеской, от мальчишек, которые меня обижали? И когда воровал у тебя из шкафчика вкусное вино, приготовленное для таинств? И когда…
Отец Эйсмер довольно улыбнулся и, оставив уже успокоившуюся Фею, ласково потрепал Асмунда по его непослушным волосам.
– И так, и не так, мой мальчик… Я с каждой сотворенной мною душой и был тогда с тобой, все верно, но только вот отец Эйсмер был тогда другим, настоящим, и – уверяю тебя – про ужей и вино он знал и нисколечко на тебя не обижается! – и по-мальчишески озорно подмигнул Асмунду…
– Но как же тогда, как…
– Отец Эйсмер погиб, как и твой отец, на той злосчастной ярмарке, вместе со своей семьей… Но перед смертью, в последнее мгновение, он воззвал ко Мне, чтобы Я не оставил сирых и убогих детишек его прихода, и Я… не смог ему отказать! Я всегда исполняю то, что просят мои дети от всего сердца… Так что пришлось Мне какое-то время походить в его образе. Он охотно уступил мне свое тело… А иначе, как ты думаешь, Асмунд, удалось бы ли почти беззащитному караванчику беженцев так далеко уйти целым и невредимым? Удалось бы ли твоим малышам спастись? Не удивило ли тебя, почему это вдруг Гастон со своей доблестной дружиной оказался в нужное время и в нужном месте?
– Но ведь многие погибли… – грустно вздохнул Асмунд, вспоминая свою мать и отца…
– Они не погибли… Они только заснули и ждут пробуждения – в новых мирах, на новых планетах и звездных системах, которые Мне предстоит ещё создавать и создавать… ведь Я – Создатель – не забывай это! – Мое самое любимое дело – творить и давать жизнь тому, что ещё ею не наделено…
– …Собственно, тут мы и переходим к основной причине моего к Вам визита… Азаил! А ну вылезай из своей щели – не вечно же тебе теперь тараканом ходить! – голос Создателя сделался строгим, властным, но не утрачивая при этом теплоты и ласки – так говорит любящая мать со своим непослушным сынишкой.
Создатель властно протянул руку и, нехотя, сопротивляясь, дрожа всеми лапками и усиками, на середину залы вылез насекомообразный Азаил. Наверное, если бы у него были руки и веки, он бы зажмурил глаза и закрыл их руками, но у него не было ни того, ни другого, а потому от стыда Азаил готов был провалится под землю. По собравшимся людям прошел ропот – отвращения, омерзения, гадливости. Кое-кто даже плевал в него, а какие-то дети залились издевательским смехом, прошел шепоток 'ну и уродина', 'фу, какая гадость', 'страхолюд, спаси Создатель' или просто 'фу-у-у-у-у-у!'. Стелла стыдливо отвернулась, не в силах смотреть на такое уничижение.
