– Корвин, сын Айсмута, к доске. Напиши на доске то, что написал у себя в тетради.
Из заднего ряда встал тучный круглолицый и круглощекий крестьянский сын в желтой курточке лет пятнадцати, с лицом, совершенно не обремененным потоком мыслей, но зато вдоль и поперек измазанного чернилами. Он испуганно моргал своими большими рыжими ресницами и не знал, что сказать. По рядам прокатился сдавленный смешок.
– Так, кто смеялся? – взвизгнул Магистр. – Кто смеялся, я спрашиваю? – Ответом было гробовое молчание… – Ну, смелей, Корвин, выходи к доске и продемонстрируй свое искусство письма, освоенное на сегодняшнем уроке. Быстро!
Корвин, тяжело вздохнув и обреченно покачав головой, собрался с духом и пошел.
– И тетрадь свою захвати! Я посмотрю, что ты написал…
Корвин захватил тетрадь и нарочито медленным шагом, как приговоренный – к эшафоту, пошел к доске…
– Итак, Корвин. Возьми мел и напиши то, что ты написал в тетради. Ну? Что ты стоишь столбом? А?
– Многоуважаемый Магистр, я… я… – Корвин всхлипнул и понурил голову, густо покраснев.
– Что 'я'? А ну-ка, дай-ка мне свою тетрадь…
Но Корвин вдруг отпрянул от учителя, как от змеи и крепко прижал свою тетрадь к груди, как будто бы это был мешок с золотом, а перед ним стоял не учитель, а грабитель какой-то…
Лицо учителя побелело как тетрадная бумага и губы сжались в одну ниточку, он угрожающе стал бить толстой линейкой по своей левой руке…
– Так, так, Корвин, неужели тебе не удалось выполнить такое простое задание, а?
Лоб Корвина покрылся потом, а пальцы его судорожно вцепились в розовую обложку тетрадки, как будто бы от того, что тетрадь останется в его руках зависела сама его жизнь.
– Так, Корвин, ну долго будем в 'молчанку' играть? Отдай мне тетрадь, я жду. Я жду-у-у!
Корвин дрожащими руками протянул тетрадку в руки учителя и закрыл лицо руками. Учитель раскрыл тетрадь и на странице, подписанной сегодняшним числом, увидел две большие жирные кляксы, а между ними – улыбающуюся рожицу козла с длинными рогами и бородкой…
У учителя перехватило от гнева дыхание, он дрожащими руками поправил на носу свои круглые очки и непослушными губами скорее прошипел, чем сказал:
– Эт… эт… это я-то… к… к.. козел? – указывая на картинку в тетрадке.
– Нет, нет, что вы, многоуважаемый магистр, это козел из моего дома, его зовут…
Как его зовут, учитель уже не услышал, поскольку весь класс сотрясся от такого бурного смеха, как будто бы в зале разорвалась бомба, из тех, которыми карлики взрывают горные породы в поисках золота.
– И ты думаешь, маленький негодяй, что я тебе поверю? А? Мало того что ты ничего не сделал и даже не потрудился ничего сделать, ты ещё оскорбляешь учителя, поставленного самим королем, а, значит, и самого короля! – истерически завизжал учитель, который уже давно слышал, как его украдкой, за глаза, называли шепотом то 'козлом', то 'крысой', то другими нехорошими словами и теперь, наконец, у него появился повод отомстить…
– А Гастон-чернокнижник нам не король! – вдруг раздался чей-то басовитый голос откуда-то из дальних хоров. И тут же воцарилась напряженная тишина.
– Ка-а-а-а-ак не король!!!??? – закричал учитель и взмахнул в воздухе линейкой, прям как воин мечом – перед атакой. – Это кто ж такой там выискался, а? А ну, выходи сюда, к доске, покажись! Или ты смельчак только за чужими спинами выкрикивать, а?
– Ну уж нет, я этого так не оставлю! Это уже не просто оскорбление, это преступление! – с пафосом воскликнул учитель. – Если ты не выйдешь сюда, то за твое хулиганство ответит вот этот, ты понял? – взвизгнул учитель и линейкой указал на несчастного Корвина. – Тем более, что он оскорбил учителя!
С этими словами учитель схватил Корвина за ухо, подвел его к доске, сорвал с него рубаху и взял из стоявшей у учительского стола большой белой вазы с соляным раствором длинную розгу. Но стоило ему только поднять розгу, чтобы нанести удар…
… как с пронзительным свистом, откуда-то с дальних хоров, в учителя полетела стеклянная чернильница и упала, не долетев всего пары шагов, у его ног, звонко разлетевшись на куски, как разрывной снаряд и обрызгав учителя с ног до головы чернилами.
Не успел пораженный учитель и рта раскрыть, как тут же, с хоров, в него полетела вторая, третья, четвертая чернильницы, 'разрываясь' то слева, то справа от него… А затем раздался всё-тот же басовитый крик:
– Бей чернильную крысу! Долой Гастона-чернокнижника! – и одна из чернильниц, ловко пущенная с хоров, пролетев над головой учителя и сорвав с него прямоугольную шляпу, попала прямо в центр портрета короля Гастона… И уродливая темно-синяя клякса растеклась по лицу короля…
А потом раздался пронзительный свист и с хоров уже громко стуча деревянными башмаками сбегали старшие ученики 18-20 лет, а впереди них – долговязый рыжий брат Корвина Айстульф.
Тут началось что-то невообразимое. Ученики вскакивали из-за парт, переворачивали их, рвали тетради, топтали ногами учебники, ломали перья и дико смеялись. Кто-то уже вскочил на учительский стол и стал на нем плясать вприсядку, кто-то бросил чернильницу и разбил в дребезги окно… Шум, гам, крики, вой…
А Айстульф с товарищами уже бежали к схватившемуся за голову учителю с дубинками наперевес, видимо, с намерением изрядно намять ему бока. Известно ведь, что Айстульф был первым парнем на деревне в этом излюбленном мужицком виде спорта.
Но учитель не стал дожидаться, пока его постигнет печальная участь противников Айстульфа, а, недолго думая, кинул стул в окно, стекло разбилось вдребезги, а учитель, совершенно несвойственным для его положения образом, подобрав полы своей длинной одежды, запрыгнул на подоконник и спрыгнул на улицу. А потом бросился к конюшне.
– Корвин! Ату к колокольне, бей в набат! – закричал брату Айстульф, а сам вместе со своими товарищами сорвал изуродованный портрет короля Гастона, бросил его на пол и смачно плюнул в его едва узнаваемое под чернильной кляксой лицо, растерев плевок своим деревянным башмаком…
…В два часа пополудни на центральной рыночной площади 'Искры' собралось все село – мужики, бабы, дети. Побросав работу, они сгрудились вокруг простой крестьянской телеги, выполнявшей теперь роль трибуны. На неё взгромоздился почитаемый всеми за строгую и воздержанную жизнь настоятель местного храма Создателя – преподобный отец Сильвестр. Его уважали в селе все, хотя бы за то, что тот никогда не ел мяса и не пил вина – попробуй-ка, поживи так! Даже на Совет Содружества пару с лишним месяцев назад от села выбрали именно его, а не какого-то купчишку или эсквайра…
Высокий, худощавый, жилистый как жердь, в длинном плаще с капюшоном, закрывавшим почти все лицо – кроме острого бритого подбородка и бледных губ – он, отчаянно жестикулируя длинными пальцами, произносил какую-то речь то лающим, то каким-то каркающим голосом… Смысл её был малопонятен для простых селян, а потому они лишь бессознательно кивали своими головами, выхватывая из общего потока только отдельные слова 'чернокнижник', 'самозванец', 'еретик'… После каждого такого слова святой отец воздевал правую руку с вытянутым указательным пальцем в небо, как бы ставя на языке жестов своеобразные восклицательные знаки к этим уничижительным прозвищам, которыми он награждал ненавистного нового короля, или призывая гнев небес на лицо, которое скрывалось под этими
