чтобы средством для достижения цели стало предательство своей родины.
И с усмешкой закончил:
— Разумеется, не имеют в виду присутствующих.
Разговор принимал явно нежелательный оборот, и я поспешил внести ясность.
— А по-моему, Орлов поступил правильно, как настоящий русский патриот, он понял, что освободительное движение, руководимое Андреем Андреевичем…
Как Астафьев на меня посмотрел!
— Передовицу из «Добровольца» излагаете?
Мне хотелось продолжить беседу, неожиданно открывшую новое в настроениях поручика, но я не имел права на риск и строго одернул Астафьева:
— Не знаю, как для вас, но для меня идеи, содержащиеся в «Добровольце», являются основополагающими, и я прошу вас не оскорблять моих чувств…
Астафьев пренебрежительно махнул рукой:
— А ну вас… Подвожу итог — ваш Орлов дерьмо… Я не верю ни одному его слову. Сегодня он продал одних, завтра с такой же легкостью по дешевке продаст других. Что вам еще надо, господин Никандров?
— У меня к вам больше вопросов нет.
— Честь имею…
Астафьев щелкнул каблуками, откозырял и ушел.
Что он за человек? Что в нем настоящее и что фальшивое? Привез от Белинберг девушку, похожую на мальчишку, говорят, языкатая, бойкая, поселил ее у себя в номере, даже днем с ней, а по вечерам они в «Медведе».
Я спохватился, что не спросил у поручика, куда отправили жену Орлова. Куда они ее запрятали?
И я пошел к себе составлять донесение в Центр. Кроме того, что операция с Орловым прошла благополучно, мне надо было сообщить о более важном — в Германии началась поголовная мобилизация населения от шестнадцати до шестидесяти лет в специальные части — «фольксштурм».
«КАК ТЫ МОГ, АЛЕША?!»
В лифте Астафьев иронически сказал:
— Вам, господин Орлов, идет немецкая форма. Прямо ариец…
Алексей Иванович посмотрел в зеркало, ответил неопределенно:
— Ничего, привыкну…
Вот и пятый этаж, номер 527.
— Прошу, ваше благородие! — Астафьев гостеприимно распахнул дверь. — Извините, господин Орлов, за скромные апартаменты, ничего другого, к сожалению, нет. Берлин переполнен.
— Что вы! Здесь так уютно…
Орлов подошел к окну. От развалин на другой стороне улицы поднимался желтый дым.
— И пейзаж не из веселых, — продолжал оправдываться Астафьев. — Позавчера опять бомбили…
— Ради бога, не волнуйтесь, господин поручик. Мне здесь нравится.
— Я все-таки попытаюсь устроить вас поприличнее.
«Черта с два ты меня устроишь!..» — подумал Орлов, а вслух сказал:
— Дорогой поручик, право, не стоит на это тратить время.
Сел в низкое, удобное кресло, вытянул ноги, расстегнул на мундире верхние пуговицы.
— Извините… Сейчас самое лучшее…
— Понял. Справить новоселье.
Астафьев снял трубку, набрал три цифры.
— Совет на будущее. Не захотите спускаться в ресторан — наберите три раза по шесть и попадете к Ахметели… Жулик отчаянный, но исполнителен, как новый денщик. Ахметели! Это ты? Слушай, друг, пришли в 527-й… Шустовского. Пошарь в своем чулане. И все сопроводительное… Карточки на алкоголь? Ты с ума сошел, Ахметели! В крайнем случае, из запасов его превосходительства. Лимон? Не надо. Это монархизм. Закусывать коньяк лимоном придумал Николай Второй.
Астафьев положил трубку, сел.
— Сейчас пришлет. Шустовский — это по-нашему, то есть по-вашему, по-советски, — армянский… Ахметели дерет за него, но зато хорош! Выпьем за то, что нашего полку прибыло, хотя, буду откровенен, в вашем бывшем качестве вы мне нравились больше.
— Не понимаю…
— Когда вы упорствовали и не соглашались… По закону противоположностей, очевидно. Я дерьмо и завидовал вашей стойкости. Я никто. Цветочная пыль, которую ветер занес на пустырь. У меня ни родины, ни семьи — потерянная личность. Знаете, кого мне больше всего жаль? Ваших друзей. Какой это для них удар! Самое страшное — это потерять веру в человека. Это ужасно… Мой папа сказал мне перед смертью: «Ты когда-нибудь вернешься на родину, в Россию. Запомни — когда бы это ни случилось, не бери с собой щепотки зла…» Он был смешной, мой отец. Убежал из России в 1918 году с перепугу, а потом никак не мог с этим примириться. Когда при нем плохо говорили о России, он бледнел…
— Извините, господин Астафьев, но я, ей-богу, не понимаю, зачем вы все это мне говорите?
Астафьев замолчал.
«Здорово, сволочь, играет, — подумал Орлов. — В глазах тоска… Блестящий актер…»
В дверь постучали. Астафьев крикнул: «Входите!» Вошел Трухин. Орлов вскочил, застегнул мундир. Астафьев смущенно сказал:
— Извините, ваше превосходительство, я думал, что это из ресторана… Разрешите представить? Подполковник Орлов…
— Трухин…
Орлов пожал мягкую влажную руку.
— Мы знакомы, товарищ генерал… Извините, господин генерал.
— Извиняю, господин Орлов… Я сам первое время от «товарищей» отвыкнуть не мог. За двадцать четыре года вдолбили… Где мы встречались?
— В Москве, господин генерал…
— Прошу без чинов…
Снова постучали. Астафьев открыл дверь:
— Входи, входи…
Вошла Козихина в новом желтом платье с кружевным передником, в наколке на пышных волосах. Знак «ОСТ» ловко задрапирован черным кружевным платочком.
Астафьев оживился.
— Что принесла? Коньяк, икра… и монархическая закуска. Скажи Ахметели, что нас уже трое. Третий, не забудь, Федор Иванович — генерал.
— Как можно! Не каждый день генерала обслуживаем, тем более такого видного…
Трухин захохотал:
— Такого… Метр девяносто шесть сантиметров. Скажи Ахметели, для меня шашлык. Гулять так гулять.
Козихина выскочила. Трухин ухмыльнулся.
— Мила! Вообще Ахметели молодец, умеет подбирать штат.
Астафьев сердито сказал:
— Эта канарейка не его заслуга.
— Мила, мила…
— Извините, Федор Иванович, я сказал, что это не его заслуга.
— Понял, поручик, понял… Мила.
