землей не меньше пяти этажей, и что в каждом бункере может разместиться до тысячи человек. В здании министерства труда на Зоорландштрассе Орлов обнаружил какой-то штаб — там полно было офицеров, много генералов…
Попадая в бараки военнопленных и острабочих, Орлов все время ощущал ненависть к власовцам. Особенно сильно Орлов почувствовал эту ненависть на заводе акционерного общества «Крегер». О том, что Кира работала на этом заводе, Орлов узнал из ее документов.
Впервые в общежитие острабочих при «Крегере» Орлов попал в холодный ненастный день. Староста подвела Алексея Ивановича к нарам, находившимся недалеко от входа. В бараке было темно, в окна стучал дождь.
— Вот это было место Рябининой, — сказала староста. — Вы что, знакомый?
— Да, — подтвердил Орлов. Его охватила такая тоска, что он с трудом удержал слезы. «Здесь, здесь она мучилась, моя родная…»
Двери барака распахнулись, вбежали женщины. Мокрые платья прилипли к телам, босые ноги шлепали по цементному, сразу ставшему влажным полу. Женщины разговаривали громко, почти кричали. Староста скомандовала:
— Тихо! У нас гость!..
На Орлова смотрели десятки испуганных глаз, никто не ждал ничего хорошего от немецкого офицера. Но как только Алексей Иванович произнес несколько слов по-русски, женщины повернулись и отошли. В середине барака кто-то громко выругался:
— Приперся, холуй!
Староста подозвала худенькую девушку с огромными черными глазами.
— Галя, господин офицер интересуется Варькой Рябининой. Помнишь ее?
— Помню, — с готовностью ответила Галя. — Где она сейчас?
— Умерла… Покончила жизнь самоубийством, — неожиданно вырвалось у Орлова.
— Неправда! — сердито сказала Галя. — Варя не могла этого сделать…
Галя выкрикнула:
— Девушки!
Подбежали женщины. Галя, размахивая мокрым платком, гневно заговорила:
— Вы помните Варю Рябинину? Этот хлюст говорит, что она покончила с собой… Убили! А потом придумали!
Алексей Иванович резко повернулся и направился к выходу; в него полетели грязные тряпки, жестяные кружки; глухо стукнул о дверь кирпич…
Хорошо, что на другой день вернулся из Гейдерберка Никандров, и Орлову было с кем отвести душу.
Никандров предложил сходить пообедать в «Медведь».
— Давно не были, пойдем, может чего-нибудь новенькое услышим.
В ресторане навстречу им из-за столика поднялся командир второй дивизии, бывший комендант Харькова Зверев. Плотный, сутулый, с напомаженными до блеска черными жесткими волосами, он щелкнул каблуками и заплетающимся языком сказал:
— Прошу к нашему шалашу… У майора Калугина сегодня высокоторжественный день… Тезоименитство… Прошу-с…
Орлов хотел было отказаться, но его опередил Никандров:
— С удовольствием, Григорий Александрович… Весьма рад…
Орлов понял, что другу важно поговорить со Зверевым, только что вернувшимся из Норвегии, куда он ездил вербовать советских военнопленных в свою часть.
Выпили за здоровье именинника. Зверев разболтался:
— Прибываю на остров Шторфозен и сразу в лагерь… Собираю подлецов и начинаю речь… Смотрю, морды воротят. Я им про новое мощное немецкое оружие, а они ухмыляются. Вызываю полковника Макарова… Мы с ним когда-то вместе служили. Слушай, говорю, Иван Андреевич, что это у вас тут происходит? А он мне: «Ничего не происходит, все идет нормально, работаем, новые штольни пробиваем и ждем…» Чего, спрашиваю, ждете? Он, гад, напрямик: «Как это чего? Ждем, когда немцам и вам вместо с ними будет полный капут!» Ну, я ему, понятно, в ухо и приказал…
— Что приказал? — спросил Орлов. — Расстрелять?
— Черта с два! Утопили… Утопили в отхожем месте…
Орлов понял, что он сейчас не выдержит, ударит Зверева по широкой пьяной роже или, еще хуже, всадит в него всю обойму «парабеллума». Он встал и, как можно спокойнее, извинился:
— Господа, я, кажется, забыл запереть машину…
Когда Орлов вернулся и весело сказал: «Слава богу, ничего не сперли!» — Зверев уже совсем вошел в раж.
— Парень оказался жох… Неужели, говорит, ваше благородие, не соображаете, почему у них рожи веселые? Они московское радио слушают… Я на него: «Говори, где у них приемник? Не скажешь, голову оторву!» А он: «Мне, ваше благородие, голову очень жаль, поскольку, если вы ее у меня оторвете, новая не вырастет… А насчет приемника советую поговорить с лейтенантом Булыгиным из третьего барака. Сразу, конечно, он не скажет, а поднажмете — выложит…»
— Ну, и вы поднажали? — заинтересованно спросил Никандров. — Нашли приемник?
— Дураки из комендатуры поторопились… Забили насмерть…
Окончательно захмелев, Зверев начал врать, как в Бергене в него влюбилась богатая норвежка.
— Она мне сразу: «Я без вас жить не могу… Если вы мне взаимностью не ответите, я жизни себя решу». Денег у нее — миллион! Вилла — три этажа. Яхта! Но рост, как у правофлангового, почти два метра! Ботиночки сорок шестого размера… Я ей и говорю…
Никандров понял, что от пьяной болтовни Зверева никакого толку больше не будет. Он поднялся:
— Извини, Григорий Александрович, но мы обязаны покинуть вас…
И кивнул Орлову: «Вставайте!»
Прощаясь, Никандров деловито спросил:
— Кого-нибудь привезли?
— Из Норвегии? Привез. Мало, но привез. Сорок два человека. Было сорок три, но один сбежал по дороге…
— Как его фамилия? — спросил Никандров.
Зверев, совершенно пьяный, нехотя ответил:
— Кого?
— Этого… Ну, что сбежал…
— Зовут, как Дзержинского, — Феликс! А фамилия? Сейчас вспомню… Мартынов.
Когда Зверев назвал фамилию беглеца, Никандров побледнел. Орлов не придал этому значения.
— Где же он у тебя сорвался? — спросил Никандров.
— Кто его знает… Не то в Бергофе, не то в Нойхаузе. В Гамбурге он еще был с нами…
Похлопав по плечу задремавшего Зверева, Никандров сказал Орлову:
— Пошли!
На улице было темно, только кое-где тускло светились темно-синие фонари.
Никандров долго шел молча. Орлов спросил:
— Ты ничем не расстроен?
— Нет… Все в порядке…
Орлов не мог тогда оценить выдержки друга, он не знал, что настоящая фамилия Никандрова — Мартынов и что Феликс Мартынов — его сын, пропавший без вести осенью 1941 года.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА МАРТЫНОВА
