Забегу опять вперед. Когда в мае 1945 года я очутился в Москве, я не сказал Наде про Феликса, потому что сам о нем ничего не знал, кроме того, что услышал от пьяного Зверева.
Сколько раз я, бывая в бараках острабочих, в лагерях военнопленных, всматривался в худые, изможденные лица с надеждой — вдруг увижу сына…
В Норвегию мне попасть не удалось, а Феликс, оказывается, около двух лет находился на острове Шторфозен, расположенном в Тронгеймском фиорде, при выходе в открытое море…
Я, наверное, так бы ничего и не узнал о сыне, если бы не Михаил Никитович Ворожейкин, заведующий Моршанским гороно Тамбовской области, который разыскал меня летом 1968 года. Он попал в плен в августе 1942 года, прошел все муки ада — знаменитую среди военнопленных «яму» возле Миллерова, где немцы кормили русских распаренной пшеницей и где от дизентерии погибло около тридцати тысяч человек, он побывал в харьковской тюрьме, шел зимой босиком до Владимира-Волынского, попал в лагерь под Нюрнбергом, где военнопленных ежедневно гоняли убирать трупы и обломки зданий после бомбежек, голодал, сидел в карцерах — вынес все только потому, что обладал богатырским здоровьем и еще потому, что ему в то время было чуть больше двадцати лет.
Потом он попал в Норвегию, на остров Шторфозен, работал в штольне и выжил опять-таки потому, что был молод, и еще потому, что в этом лагере находились крепкие духом, сильные люди, умевшие помогать друг другу. Михаил Никитович рассказал мне, как они жили в лагере «колхозами». Объединялись по трое, по пятеро, властвовал железный закон: «Один за всех — все за одного». Спустя двадцать три года он помнил свой «колхоз»: он сам, Семен Павлович Горохов из-под Тулы, Михаил Андреевич Кожин из Киева. Он помнил и соседний «колхоз» — Федор Иванович Семенков, инженер из-под Ленинграда, Михаил Иванович Терновский из Астрахани и Михаил Евкин — тоже из Астрахани…
— Допустим, сегодня заболел товарищ Горохов, и ему норму не выполнить, значит, я и Кожин работали за троих. Я плох — они за меня. Если все мы сваливались, а бывало и такое, выручали соседи…
В одном из «колхозов» был и мой Феликс.
И еще мне рассказал Михаил Никитович:
— К нам в лагерь вербовщики от Власова приезжали два раза, приезжал и сам Зверев. Вызывал и поодиночке, и повзводно, речь перед строем произносил, обещал «малиновую жизнь», угрожал. Повезло ему мало: с превеликим трудом уговорил не то восемь, не то девять человек.
Мне было горько слушать — в числе тех, кого уговорил Зверев, оказался мой сын. Ворожейкин успокоил меня:
— Феликс сказал, что, как только доберется до Германии, обязательно убежит…
Больше о сыне я ничего не знаю. Моя дорогая, милая Надя плакала всю ночь. Разбередилась старая, никогда не заживавшая рана.
Недавно мы с женой побывали с туристской группой в Норвегии. Долго стояли на морском берегу, смотрели вдаль, стараясь угадать в тумане — где тот каменистый остров, на котором долго жил в тяжкой неволе наш пропавший без вести сын.
СОВЕТСКИЕ ВОЙСКА ВЫШЛИ НА ОДЕР
Власов, вернувшийся накануне из Мюзенгена, где он проводил смотр первой дивизии, стоя перед зеркалом, репетировал новый приветственный жест, который он собирался ввести в РОА. Он сгибал правую руку в локте, ладонью к уху, затем с вывертом поднимал руку над головой и выкрикивал: «Виват!»
Получалось, в общем, не так уж плохо.
В министерстве Геббельса и канцелярии Мартина Бормана тянули с ответом на запрос: «Имеют ли право военнослужащие РОА на приветствие, принятое в Великой Германии?» То ли не хотели ответить, то ли было не до приветствий. Конечно, можно было проявить инициативу и самим начать махать рукой и кричать «хайль Гитлер!» Но кто их поймет, господ национал-социалистов! Крикнешь «хайль!», а тебе за это в ухо — не балуйся, если не дозволено.
Такие факты, к сожалению, были. Недавно прошел слух, что якобы со знаком «ОСТ» можно заходить в кафе, дескать, обслужат, как немца. Во всяком случае, начальник гражданского управления КОНРа Закутный посетил герра Геббельса, и тот согласился, что можно разрешить острабочим, коим за безупречное поведение выданы паспорта для иностранцев, беспрепятственно заходить в кафе. Черта с два! Трое парней, выйдя из эсбана, заглянули в кафе на углу Фридрихштрассе и Георгенштрассе и схлопотали по морде. Конечно, парни в какой-то степени сами виноваты, полезли, идиоты, в самом центре, но, с другой стороны, Закутный сказал, что герр Геббельс вообще не возражал, заявил: «Пожалуйста, заходите!»
Новую форму приветствия выдумал Жиленков и немыслимо щеголял ею. У него немедленно нашлись подражатели — «Виват!» — и все, поди придерись!
Если бы предложение исходило не от Жиленкова, Власов принял бы его немедленно.
При посторонних, особенно при немцах, Власов и Жиленков никогда не ссорились, были, как говорят, «взаимно вежливы». Но Власова очень обижало, что Жиленков ходит в одном с ним звании. Он не раз укорял своего «главного пропагандиста»:
— Какой ты, к дьяволу, генерал? Воевал пять дней. Военного образования у тебя нет. И вообще ты недоучка. Ты — выскочка! Я вот попрошу Гиммлера тебя разжаловать.
Жиленков — ему в 1944 году было всего тридцать четыре года, — разжиревший, морда так и лоснилась, только отмахивался от «вождя русского народа».
— Так он тебя и послушает!
В последнее время Власов не мог видеть Жиленкова, так он ему опротивел после случая с сейфом. А случай вышел смешной.
Вернувшись после очередного визита в главное управление СС, Власов пожаловался на плохой прием: «Не смотрят, почти не разговаривают…»
Жиленков предложил «идею»:
— Знаете, Андрей Андреевич, у вашего сейфа, между прочим, два ключа… Один у вас, второй у герра Крегера… И он, понятно, это между нами, прошу не выдавать, в ваш сейф иногда тихонько, аккуратненько заглядывает. Это вроде и плохо, а вроде и хорошо.
— Чего же тут хорошего? У меня там деньги…
— Сейчас поймете… Вы ему сюрпризик приготовьте… Какой-нибудь документик с изъявлением ваших нежных чувств к Великой Германии, к рейхсфюреру лично, не забудьте, естественно, про фюрера что- нибудь приятное изложить…
Власов послушался и написал «завещание»:
«Находясь в трезвом уме и ясной памяти, отчетливо представляя, что каждую минуту могу погибнуть, завещаю моим соратникам крепить нерушимый союз КОНРа и Великой Германии… Только великий Адольф Гитлер…»
И положил в сейф. Читал ли герр Крегер, неведомо, поскольку в силу опытности он в сейф лазил, не оставляя следов. Может, читал. Но подонок Жиленков трепанулся об этом Трухину, Малышкину и, стерва, не удержался, посвятил даже Закутного, а это все равно, что всему свету…
«Случай с сейфом» дошел до слуха герра Эбелинга, начальника русского отдела германской контрразведки, и герр Эбелинг Жиленкову всыпал:
— Что вы с ним все задираетесь? Потом посмотрим, что с вашим Власовым делать, но склок я не потерплю. Не знаю, чем объяснить, но Власову, хотя он, по-моему, просто проходимец, сам рейхсфюрер СС в последнее время симпатизирует все больше и больше…
— Я, герр Эбелинг, пошутил…
— Прекратить! Сейчас не до шуток!..
