Вошел адъютант:
— К вам Жиленков, ваше превосходительство…
— Пусть войдет.
Жиленков остановился у двери, выставил вперед затянутую в узкие немецкие брюки жирную ногу, ловко вскинул руку и выкрикнул: «Виват!»
Власов нехотя буркнул: «Гут морген».
— Мой проект одобрен, — без предисловий начал Жиленков. — Одобрен и принят…
— Какой проект? — нахмурился Власов. — Что вы еще выдумали?
— Я не мог вас посвятить, вы были в Мюзенгене. Проект организации боевых групп. Буду краток. Мы должны подобрать, обучить и забросить в советский тыл специальные группы. На первых порах человек восемьсот… Когда начнет действовать новое секретное немецкое оружие… Вы догадываетесь, о чем я говорю? Вот тогда наши группы в советском тылу займут радиостанции, телефон, телеграф, вокзалы, аэродромы…
Власов удивленно посмотрел на собеседника.
— Да, да… уничтожат руководителей местных организаций и, конечно, военачальников…
Власов развел руками:
— Ну и фантазер вы, господин Жиленков!
— Мы пошлем в советский тыл людей умных, храбрых, сильных, преданных нашему святому делу…
Власов неприязненно глянул на лоснящееся лицо Жиленкова: «Вот прохиндей! На уме жратва да бабы, а туда же…»
— А деньги?
— Дают, — усмехнувшись, сообщил Жиленков. — Пять миллионов!
— Пять миллионов? Ну что ж, для начала, пожалуй, хватит…
— Первые группы забрасываем в центральные области — Нижний Новгород, Ярославль, Кострому, Иваново, Тверь, Орел… Вторые — в промышленные центры Урала, Западной Сибири… Вот тут все изложено.
— Оставьте… Трухин о проекте знает?
— В курсе.
Адъютант не вошел, а ворвался в кабинет и нечаянно хлопнул дверью.
— Вы что? С цепи сорвались?
— Ваше превосходительство! Наши вышли…
— Кто наши? Куда вышли?
— Извиняюсь… Советские войска вышли на Одер.
Власов вскочил, подбежал к окну, снял очки, вытер платком глаза. Вернулся к столу. Лицо его сразу посерело.
— Господин капитан, а вы знаете, что распространение слухов?..
— Москва передала…
— Кто слушал?
— Капитан Кучинский…
— Пять суток ареста!..
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА МАРТЫНОВА
О выходе наших войск на Одер я узнал от Павла Рукавишникова, превратившего, как я уже говорил, рацию штаба Власова в наш узел связи.
Я спал после обеда у себя на Викторияштрассе, 10. Рядом на койке храпел поручик Дружинин, принявший дела покойного Астафьева. Рукавишников нарушил мой приказ не общаться при посторонних, до этого он его ни разу не нарушал. Я понял, что что-то произошло.
— Господин Никандров, вам срочное сообщение из первой дивизии, — выпалил Рукавишников и подал мне пакет. В нем лежал чистый листок. Хотя Дружинин и продолжал храпеть, я сделал вид, что читаю донесение, затем поднялся.
— Пошли, Рукавишников…
На улице, отойдя с полкилометра от штаба, Рукавишников радостно объявил:
— Наши на Одере…
Так уж устроен разведчик. Мне надо было радоваться, а я сурово сказал Рукавишникову:
— Спасибо за новость, но вы не имели права приходить без разрешения. Какие еще новости?
— Эта самая главная… Наши напротив Франкфурта, — обидчиво ответил Рукавишников. — Что вам еще надо? Выходит, скоро конец…
До конца было еще далеко. От Франкфурта-на-Одере до Берлина по прямой оставалось около семидесяти километров. Но это по прямой, для самолетов по воздуху, а танки, пехота должны были идти по земле, земле, начиненной минами, усеянной дзотами, ощетинившейся гранитными и железобетонными надолбами, по земле, на которой был пристрелян каждый метр, по земле, где каждая высота являлась крепостью, где радио день и ночь орало о зверствах русских, которые якобы режут немецкий детей, насилуют немецких женщин, а потом топят их в реках и каналах, о варварах коммунистах и комиссарах, у каждого из которых набор инструментов для самых страшных пыток, а в обозах складные виселицы и кресты для распятия… Советские солдаты должны были преодолевать не только водные преграды, но и ненависть и страх, воспитанные в немецком народе Геббельсом и его подручными.
Я понимал, что последние километры перед Берлином будут невероятно трудными, много наших солдат останется тут лежать навеки. И я был обязан сделать все от меня зависящее, чтобы жертв было меньше. Для этого я должен был узнать все возможное об обороне врага, о его возможностях к сопротивлению.
Весь глубокий смысл слов «пир во время чумы» я понял на свадьбе Власова и Адели Белинберг, состоявшейся в середине апреля 1945 года. Они мне казались просто сумасшедшими: советские войска угрожали Берлину, а тут свадьба, церковная служба с венцами. «Исайя, ликуй!», обручальные кольца, свадебный стол. Гиммлер прислал поздравление, заскочил на минуту заместитель Риббентропа, кричали «горько!» и «хайль Гитлер!»
Сперва все соблюдали хотя бы внешнее приличие: подходили к ручке фрау Власовой, щелкали каблуками, произносили: «Поздравляем!», «От всей души!», «Примите мои поздравления». Правда, никто не сказал: «Желаем счастья на долгие годы». Только быстро захмелевший дьякон рявкнул: «Многая лета, многая лета». Потом напились, и началось нечто невообразимое: горланили песни; странно, дико было слышать тут «Как родная меня мать провожала», «Догадайся, мол, сама…» Кто-то затянул было «Катюшу», на него зашикали, и виновный, как ни был пьян, поспешил исчезнуть.
А когда «молодые» ушли, появились неизвестные девки, они приволокли с собой пьяного гармониста, и начался шабаш. Закутный, потный, красный, плясал барыню, упал, не мог подняться, а когда к нему бросились на помощь, пустил такую струю матерщины, что даже комендант Хитрово развел руками: «Вот это виртуоз!»
Трухин с мертвенно-бледным лицом лежал на длинном диване, свесив ноги. Возле него сидела рыжая девка, он не обращал на нее никакого внимания, пристально, не мигая, смотрел в потолок.
Гармонист заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Кто-то истерично плакал.
Началась бомбежка, погас свет, визжали девки, матерился Закутный.
Вскоре Власов, Закутный, Трухин уехали в Карловы Вары (тогда говорили — в Карлсбад). Туда еще в марте удрала большая часть КОНРа, в том числе Жиленков и Малышкин. Куда Власов дел свою фрау Адель, я не знаю, больше я ее никогда не встречал. Возможно, она поняла, что надежды жить в Зимнем и в Ливадии рухнули, и удрала в западном направлении. Как говорят, бог с ней, с этой неудачной
