— А что собираетесь делать дальше?
— Посмотрю.
— Надеюсь, вы не большевик и не из сочувствующих?
— Помилуй бог!
— Если так, скажу откровенно… Всей этой петрушке скоро крышка!
— К сожалению, вы выдаете желаемое за достигнутое, а это очень опасно — заблуждаться.
— Выходит, по-вашему, всякая надежда — заблуждение? А я надеюсь видеть Россию сильной, великой и чтобы во главе стояли не авантюристы и не немецкие шпионы, а умные, образованные, интеллигентные люди… И чтобы хамье знало свое стойло… Сейчас в России надо уметь вести себя осторожно… У нас в Штатах все ясно, я прихожу в контору и сразу вижу — это младший клерк, это старший, а это хозяин. Я твердо знаю, как с каждым из них себя вести. А здесь все спутано. Я прихожу в какой-нибудь комитет, смотрю и решаю: «Вот это приличный господин, он самый большой начальник». А самым большим оказывается солдат, или матрос, или еще хуже — женщина! Кстати, если заговорили о женщинах… Хотите кутнуть?
Сергей замялся. Вечер предстоял пустой — Анна Федоровна к примирению шла туго, разговаривать разговаривала, но дальше порога не пускала, и в кармане только махорка, да и то на одну закрутку.
— Что вас смущает? Возможно, вы стеснены в финансах? Это легко поправить. Я могу предложить небольшой заем, без векселя и процентов.
Сергей жестко усмехнулся:
— Разумеется, я должен отказаться. Но я возьму, но с одним обязательным условием…
— Выкладывайте.
— Я понимаю, что вы не Рокфеллер и просто так, за здорово живешь, деньги бросать не станете. Следовательно, я вам для чего-то нужен. Верно?
— Вы молодец! Деловой человек.
— Ладно! Комплименты после. Давайте.
Встретились ровно в десять на углу Тверской и Настасьинского переулка. Кияткин открыл дверцу автомобиля и пригласил:
— Располагайтесь как дома. Знакомьтесь…
В машине оказались две девицы: одна — черная, с густо подведенными «трагическими» глазами, с челкой; вторая — совсем юная крохотуля, с маленькими лапками.
Кияткин распорядился:
— Рыжик, занавеску!
Крохотуля задернула занавески, и машина превратилась в маленькую комнатку, а когда включили карманный фонарик, стало совсем уютно.
— Господи благослови, — тихонько пропел Митрофан, разливая по дорожным серебряным чаркам французский коньяк. — За здоровье наших дам!..
Крохотуля пискнула, словно мышонок, но коньяк опрокинула, как городовой, — в один глоток. Не отстала и ее молчаливая подружка.
Прикончив бутылку, пошли в кафе поэтов, где Кияткин заказал столик. Брюнетка повисла на руке у Сергея, очевидно, роли дам были распределены заранее.
Сергей с любопытством оглядывал кафе, он попал в него впервые: усыпанный опилками пол, шумно, дымно. За соседним столиком седой толстяк в черной широкой блузе громко диктовал что-то остроносому молодому человеку, отдаленно напоминающему Гоголя. Видно, молодой человек знал о сходстве, и прическа у него была, как у Гоголя. Толстяк ударял кулаком по столику, мотал в такт лохматой головой.
— Господин Ленин заявил, что швыряться звонкими фразами — это свойство деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции. А мы не швыряемся, мы готовы действовать…
Кияткин усмехнулся.
— Анархисты… Готовят очередной номер своей газеты. Их отовсюду повышибали, теперь они тут… Все! Финита ля комедиа!
К столику анархистов подбежал администратор в красном пиджаке с синим бантом.
— Господа! Вы же обещали не шуметь!.. Дали слово, что не будете у нас заниматься политикой.
Толстяк деловито выругался:
— Да идите вы к черту!.. Что нам, на улице прикажете работать?
Администратор умоляюще сложил руки.
— Тогда хоть потише…
В кафе появился еще один посетитель: чернобровый, высокий красавец. Постоял у двери, оглядел публику и направился к буфету.
Кияткин радостно окликнул его:
— Алексей Илларионович!
Красавец подошел, с небрежной милостивостью протянул руку.
— Познакомьтесь, господа… Это поручик Пухов…
— Сидоров, — представился красавец и с усмешкой добавил: — Если интересуетесь чином моим и званием, то к вашим услугам — сотрудник московской продовольственной милиции…
ВИКТОР ИВАНОВИЧ МЕНЯЕТ КУРС
Ни одного дня не проходило без восстания и мятежа. Их поднимали в городах и селах, на железнодорожных станциях, в почтово-телеграфных конторах. Захватывали эшелоны, пароходы, грабили банки. Много было кандидатов в спасители отечества. В тихом уездном Гороховце, в тишайшем Алатыре, в глухой Чухломе какой-нибудь до этих пор не известный никому, кроме своей семьи и соседей, Пенкин или Белкин собирал отряд и начинал «крестовый поход» на большевиков. Кому как везло — были отряды из пяти человек, были и посолиднее — до полусотни. Многое этому благоприятствовало — неопытность Советской власти на местах, малочисленность большевистских организаций, особенно там, где не было рабочих. Многим средним и мелким авантюристам казалось — лиха беда начало! Мы начнем в Юрьевце, в Елабуге и еще где-нибудь, а там покатится до самой Москвы. Немало находилось предводителей с ограниченным, так сказать, кругом действий — схватить, что плохо лежит, и до поры до времени исчезнуть.
Чернобровый красавец, с которым Кияткин в кафе поэтов познакомил Сергея Пухова, и был одним из таких средних авантюристов. Свой «священный поход» (без слова «священный» тогда обходились редко) на Москву он собрался начать в Елатьме в феврале, но вместо похода вышел конфуз. «Героическую, преисполненную священной ненавистью к большевикам» армию из двадцати семи человек в пух и прах разбили рабочие кожевенного завода. «Главнокомандующий» вооруженными силами Елатьмы Георгий Петрович Аваев бежал в Москву, успев захватить деньги, добытые при ограблении уездного банка. Операция по изъятию из подвала банка нескольких пачек была единственной победой.
В Москве Аваев разжился на Сухаревке документами и стал Алексеем Илларионовичем Сидоровым. Из бывшего офицера превратился в безработного интеллигентного человека, согласного на любую работу.
Деньги, захваченные при ограблении банка в Елатьме, растаяли быстро. Кто-то из собутыльников свел Аваева обедать на Большую Полянку, в бывшую столовую «Курляндия».
Кормили средне, без кредита, за наличный расчет, но по умеренным ценам. Кормили не всех, а только избранных, по рекомендациям.
На третий день к Аваеву подсел человек лет под тридцать. Разговорились. Новый знакомый произносил слова с легким акцентом. О себе он ничего не рассказывал, больше спрашивал: кто? откуда? надолго ли в Москву? не служил ли в армии? в каком чине?
— Зачем же вам работать? На кого? На большевиков? Вы можете служить России…
— А вы или очень смелый или провокатор, — спокойно ответил Аваев. — А если я сейчас
