милиционера кликну?
— Пожалуйста, — вежливо ответил незнакомец, — кричите, но запомните — это будут ваши последние слова.
— Ничего вы со мной не сделаете.
— Только одно — убью! — вежливо сообщил незнакомец. — Хватит валять дурака… Вы бывший офицер, документы у вас фальшивые, денег ни копейки… Я вас устрою вполне прилично… Давайте знакомиться по-настоящему, без вранья. Где учились?
— В гимназии. Шесть классов.
— Меня гражданское не интересует. Военное?
— Окончил Виленское военное училище.
— Звание?
— Штабс-капитан.
— Откуда родом?
— Из Елатьмы. Дворянин.
— Вот теперь другое дело…
Подал руку, небольшую, крепкую.
— Пинка, Арнольд.
На другой день после встречи в «Кафе поэтов» в той же «Курляндии» сидели втроем — Аваев, Пинка и Пухов. А еще через день в седьмом номере гостиницы «Малый Париж» на Остоженке Георгий Аваев представлял помощнику Савинкова капитану третьего ранга Казарновскому кандидата на должность командира роты Сергея Пухова.
Представляя нового члена «Союза защиты родины и свободы», Аваев, как полагалось по уставу, сообщил самые необходимые сведения: год рождения, происхождение, военное образование, последнюю должность. И только в заключение добавил патетически:
— Предан нашему делу беспредельно! Всей душой ненавидит кремлевских владык. Готов на все!
Казарновский крепко пожал Пухову руку и осведомился:
— С «Положением» ознакомлены? У вас еще есть несколько дней на размышления, если вас, понятно, будут одолевать сомнения…
— Для меня все ясно.
— Очень приятно.
Когда уходили, Казарновский приказал Аваеву:
— Приготовьтесь! Смотр через три дня.
В конце пятого часа пополудни, перед концом занятий в советских учреждениях, на Пречистенском бульваре, неподалеку от памятника Гоголю, к скамейке, стоявшей по правую сторону, если смотреть от Арбатской площади, осторожно передвигаясь, поплелся старец с суковатой клюшкой.
На старце висело изрядно потрепанное, все в масляных пятнах пальто. Порыжевшие, заплатанные кожаные галоши вели свое летосчисление со второй половины девятнадцатого века. К тому же времени относилась широкополая шляпа, считавшаяся непременным элементом наряда художников — современников Крамского и Перова.
Несмотря на теплый вечер, воротник пальто у старца был поднят и закрывал седую бороду.
Старик с трудом опустился на скамью, оперся ладонями на клюшку, громко вздохнул и замер, полузакрыв глаза.
Почти одновременно на скамейку, стоявшую напротив, сел полковник Перхуров. Он снял подержанную офицерскую фуражку, на которой виднелось невыгоревшее место, где когда-то красовалась кокарда, и положил ее слева от себя. Достал белый носовой платок, вытер лоб и так и остался сидеть с платком в руке.
Публики на бульваре было немного — бабушки с внуками, несколько парочек, увлеченных разговором и ни на кого не обращавших внимания.
От Арбатской площади мимо задумчивого Николая Васильевича Гоголя по одному проходили люди, преимущественно среднего и молодого возраста. Вступив на бульвар, они, словно по команде, снимали фуражки, кепки, шляпы — брали их в левую руку.
Никто из них не остановился, не задержал взгляда на Перхурове, никто не присел отдохнуть — проходили неторопливо, но скоро, и только некоторые, особенно помоложе, искоса посматривали на старца.
Одним из последних прошел Сергей Пухов. Пальто нараспашку, в левой руке студенческая фуражка, новые, вчера купленные на Сухаревке ботинки на толстой «американской» подошве.
Ровно в семь часов Перхуров поднялся и медленно, прогуливаясь, пошел вниз, к Пречистенским воротам. Старец за ним. Перхуров вошел в небольшой домик, стоявший позади церкви Покрова на Грязях. Старец поспешил за ним…
Капитану третьего ранга Казарновскому было бы гораздо легче, если бы Перхуров накричал на него, даже наорал — Петр Михайлович знал буйный нрав полковника, иногда он становился бешеным. Но все вышло спокойно, зато было столько презрения и унизительной деликатности, хоть провались.
— Разрешите спросить, многоуважаемый Петр Михайлович, где вы раздобыли этот замечательный маскарадный наряд? В костюмерной какого театра вам его одолжили? И еще позвольте вас спросить — где вы приобрели эту милую шляпу? Получили в наследство от прадеда? И еще позволю себе спросить — кто приготовил вам эту бороду? Чтобы я вас никогда больше в этом идиотском наряде не видел! Ясно?
— Я же не мог в естественном виде…
— А почему я мог?
— Надо же как-то конспирироваться…
— Это собачий бред, а не конспирация, — сорвался Перхуров. — Находка для чекистов! Сидит болван с приклеенной растительностью… Сколько вы насчитали?
— Сто семнадцать…
— Я — сто девятнадцать…
— Возможно, я кого-то пропустил. Должно было пройти сто двадцать. Поручик Козловский болен…
А закончилось все мило. Перхуров, подводя итог, соизволил даже пошутить:
— За вычетом бороды, я смотром в общем доволен… Бравые ребята!
Бравых ребят в «Союзе защиты родины и свободы» с каждым днем становилось все больше. К подпольной контрреволюционной организации тянулись большей частью бывшие офицеры. К весне тысяча девятьсот восемнадцатого года в столице собралось несколько тысяч бывших офицеров: бежавшие с фронта, осевшие после лазаретов; приехавшие из других городов по самым разным причинам — одни не хотели регистрироваться, а у себя на родине их знали, другие — в поисках работы. Немало съехалось в прошлом богатых, разоренных революцией людей — они были самыми яростными в «Союзе защиты родины и свободы».
Немало было интеллигентов: учителей, студентов, которых начали призывать в армию в 1915 году и наспех готовить из них прапорщиков. Были люди искренне считавшие, что большевики, Советская власть приведут Россию к гибели, и решившие драться за спасение России от «варварства».
Путей-дорог перед офицерами лежало много.
Один путь вел на Сретенку, к третьему подъезду дома шесть, где разместились отделы Всероссийской коллегии по организации Красной Армии, в недавно созданные районные военные комиссариаты. Добровольно записываться в Красную Армию призывали объявления, расклеенные на всех углах, воззвания, публикуемые в большевистских газетах.
Многие так и поступали — приходили, записывались и вскоре ехали на фронт под хутор Михайловский или под Оршу. Только за один день пятнадцатого апреля в комиссариат Даниловского района, явилось более двухсот добровольцев, тридцать семь из них были офицеры.
Пришел поручик Михаил Лукин. Явился и полковник генштаба Иван Николаевич Струков, которого районный военный комиссар большевик Рыбин немедленно, что называется, не сходя с места, назначил начальником мобилизационно-оперативной части.
