Необычайно удивился появлению чекистов Николай Коротнев, студент высшего технического училища.
— Это недоразумение, товарищи! Сплошное, абсолютное! Меня пригласила сюда мадемуазель Голикова. Сказала: дружеская вечеринка. Ну, я и пришел… Вполне откровенно. Я неравнодушен к мадемуазель, извините, к товарищу Голиковой, я не мог отказать… Верочка, умоляю, я говорю чистую правду?
— Он не врет, — снисходительно подтвердила Верочка, — кроме одного: сам напросился.
Когда в половине третьего утра задержанных выводили, Иванов побежал по лестнице, пытался скрыться. Кто-то из своих подставил ножку, Иванов упал, переломил ключицу.
Об аресте группы Аваева — Пинки доложили Дзержинскому. Феликс Эдмундович внимательно посмотрел документы, особенно схему построения пехотного полка и программу «Союза защиты родины и свободы».
— Это серьезное дело, товарищи. Очень серьезное. Попробую поговорить с ними сам. Пригласите ко мне Арнольда Пинку.
Сначала Пинка плел чепуху: «Зашел случайно. Ничего не знаю». Потом замолчал, видно, обдумывал — с чего начать.
— Хорошо. Расскажу все. Но при одном условии…
Дзержинский догадался, о чем хочет просить Пинка.
— Давайте ваше условие.
— Сохранить мне жизнь. Тогда полностью. Все.
— Сохраним.
— Даете слово? Честное?
— Даю.
— Пусть записывают.
Пинка рассказал, что все задержанные составляли штаб пехотного полка. Командир — Аваев. Над ним, по цепочке, все звенья которой ему, Пинке, неизвестны, стоит генерал Довгерт. Где он сейчас — неизвестно.
— Это все? — строго спросил Дзержинский и, увидев, что Пинка побелел, добавил: — Не волнуйтесь. Я сдержу слово. А вы своего не сдержали — хотите утаить главное. Кто руководитель?
— Поверьте честному слову — не знаю. Все очень законспирировано. И мне лично не особенно доверяли. Я имел неосторожность усомниться в возможности успеха нашего дела.
— Расскажите о террористических настроениях. Кого собирались убить?
— Я в этих разговорах участия не принимал.
— А кто принимал?
— Все.
— Стало быть, и вы?
— Собирались убить Ленина. Это в первую очередь…
— А во вторую?
— Вторым, кажется, был Свердлов…
— Еще кого?
— Вас…
— Еще кого?
— Я сказал — вас.
— А я вас спрашиваю — еще кого?
— Многих.
— Кто подготовлял покушение?
— Я.
Дзержинский искренне засмеялся:
— Вы хитрец, Пинка! Помните, что я дал слово, и все валите на себя. Вам не могли поручить террористические акты.
— Почему не могли? — обиделся Пинка.
— Вы трус, Пинка. Расскажите, что вам известно про Казань.
Пинка опять побелел. Торопливо заговорил:
— Казань, Горная улица, дом бывший Яченко, квартира 5. В ней живет Иван Иванович, по крайней мере его так называли наши. У него склад оружия, он дает явки тем, кто приезжает к нему.
В конце допроса Пинка развеселился.
— А этот кретин, студент Коля, действительно ни при чем. Влопался, Аваев Верке по морде съездил — зачем привела постороннего.
Юнкера Иванова поместили в лазарете при Бутырской тюрьме. Дзержинский приказал:
— Пусть полежит один, поразмышляет, подумает. — И добавил: — Совсем мальчишка! А то, что он ночью плакал, весьма любопытно. Видно, нервы ему поистрепали. Надо с ним поласковее…
На другой день к Иванову пришел Мальгин. Иванов закрылся одеялом с головой, повернулся спиной. На вопрос — будет ли он давать показания, Иванов истерически выкрикнул:
— Вы бесчеловечные скоты! Я болен! Оставьте меня в покое!
Мальгин ушел.
Дней через пять, когда Иванову стало гораздо лучше, зашел Петерс. Сел. Погладил по голове.
— Эх, парень… Сколько же тебе? Пятнадцать? Или еще меньше? Ладно, лежи, поправляйся… В плохую тебя, брат, компанию втянули. Ты вот нашему товарищу Мальгину упрек бросил — бесчеловечные скоты! А по-нашему, скот твой командир. Он что, не видел, кого в авантюру вовлекал? Младенца…
Весь следующий день Иванов лежал неподвижно, ничего не ел. К вечеру поднялся, долго стоял у зарешеченного окна — смотрел на двор. Нос заострился, щеки втянулись, в глазах тоска.
— Можете передать, что я хочу говорить с Петерсом? — спросил он санитара, принесшего ужин.
— А почему бы и нет? Только сегодня уже поздно.
Иванов вскочил с койки.
— Я хочу немедленно! Понимаете, немедленно, иначе я сойду с ума!..
— Хорошо, попробую.
— Я не Иванов, а Мешков. Князь Мешков, Виктор Львович, хотя и это не совсем точно. Моего родного отца звали Александр. Он был дипломатом. Его убили в Персии, как Грибоедова, в мае 1913 года. Мать вышла замуж второй раз, но вскоре умерла — не могла забыть отца. Не торопите меня, мне надо вам все рассказать, иначе вы меня неправильно поймете. Отца убили у меня на глазах. Мне тогда было одиннадцать. Сейчас мне шестнадцать, вы тогда почти угадали. У меня никого нет на свете. Зимой шестнадцатого года я убежал на фронт. Меня взяли — случайно натолкнулся на друзей отца. Я воевал, ходил в разведку, был контужен, правда, не сильно. Для меня слова «Россия», «император» — это как хмельное, кружилась голова, от восторга останавливалось сердце, я мог даже заплакать, если при мне позволяли бросить резкое слово про царя. Я дал пощечину поручику Терентьеву — он «скороспелка», из купцов, — когда он прибежал и крикнул: «Николай отрекся». Я не поверил. Через два дня в меня стреляли, кто-то из своих. Начались лазареты, я не могу выносить запах камфары и особенно йодоформа. Меня тошнит… В лазарете, в Москве, встретил поручика Никитина — он ходил на перевязки, и он сказал: «Иди к Пинке, он найдет тебе работу». Дал адрес…
Вы не думайте, что я трус, боюсь смерти. Я знаю — вы нас всех расстреляете… Аваев часто повторял: «Провалимся, попадем в ВЧК — выколют глаза, вырвут ногти». Я говорю все потому, что много думал, прежде чем сказать. Я понял, многие из них самые ординарные сволочи. Если бы вы послушали, о чем они говорили на наших заседаниях! Как будут вешать красноармейцев, большевиков, как потом заживут после победы — пить, жрать. Много болтали о женщинах. И никогда о России, о русском народе. Все между собой перессорились, случалось, дрались. Заметили у Литвиненко синяк? — Впервые за свою исповедь у Иванова промелькнула в глазах веселость. — Заметили? Это ему Оленин. Из-за Верочки. Каждый хотел первым. А этот дурачок, студент, я не знаю его фамилии, зовут Коля, действительно влип случайно. Его Верочка
