начале 1925 года в Публичную библиотеку им. В. И. Ленина — только там и можно было спокойно поработать и, что греха таить, за десять копеек получить в буфете ужин. И дешево, и без хлопот, не надо обременять Надю.
Вечером 31 октября Андрей шел домой по Знаменке. У ворот большого дома дворник поднимался по лестнице с траурным флагом. Мартынов, наверное, не обратил бы внимания, если бы прохожий не спросил дворника:
— Кто умер?
— Фрунзе…
На всю жизнь остались в памяти горькие минуты. В гостинице «Якорь» на Тверской в номере у приехавшего из Иваново-Вознесенска Михаила Ивановича Мартынова собрались земляки. Перекидывались редкими фразами.
— Не уберегли Михаила Васильевича…
— Подумать только, умереть в сорок лет…
Посидели, погоревали и разошлись. Андрей проводил комкора Анфима Ивановича Болотина и вернулся.
Михаил Иванович сиротливо сидел на узеньком диванчике.
— Ты что? — спросил он сына.
— Что-то домой не хочется…
Отец заплакал…
— Не уберегли…
На другой день на семинарских занятиях по истории партии Андрей рассказывал о встречах с Фрунзе. Вспомнил и про первое знакомство — как давно, еще до революции, в лесу Фрунзе сломал гриб, и Анфим Болотин сердито заметил: «Это тебе не огурец!» Студенты слушали молча. Слышно было, как за окном лил дождь. Андрей думал: «Сколько с тех пор прошло лет? Всего восемнадцать, а кажется — вечность».
Много времени спустя Андрей в большой аудитории Политехнического музея услышал Маяковского. Мартынов не был тут с памятных дней апреля 1918 года — тогда он слушал Ленина, выступавшего с докладом об очередных задачах Советской власти.
Маяковский читал «Во весь голос»:
Летом 1926 года студент предпоследнего курса Андрей Мартынов, снова выстояв в очереди много часов, прошел мимо гроба Дзержинского. У выхода из Колонного зала Андрея остановил Петерс:
— Идем со мной…
Вместе прошли в комнату, где формировался почетный караул. Петерс сказал распорядителю:
— Это Мартынов, наш…
Андрей стоял на ногах, не отрывая глаз от Петерса, стоявшего напротив, — только бы не видать лица Дзержинского — не хотелось верить, что Феликс Эдмундович мертв. «Если бы мне сейчас было столько же лет, как тебе…»
Весной 1927 года Мартынова со справкой, гласящей, что «предъявитель сего имеет право преподавать общественные науки, а также иностранный язык (немецкий)», направили в глухой уезд Вологодской губернии. Конечно, можно было попроситься поюжнее, в родные ивановские места, но дисциплинированность, ставшая нормой поведения, не позволила отказаться от назначения. Только через четыре года перебрались поближе к родине — в Алексино.
В июне 1941 года Мартынов явился в военкомат с просьбой отправить его на фронт, но ему ответили:
— Потребуетесь — позовем. А пока учите детей уму-разуму. Здесь от вас больше пользы…
Походив по районным организациям, заглянув, как обещал жене, в военкомат, Мартынов под вечер зашел в райком.
Там и ждала его неожиданная новость. Секретарь показал ему телеграмму:
«Срочно командируйте в ЦК члена ВКП(б) Мартынова Андрея Михайловича».
— Хорошо, что зашел, мы собирались за тобой нарочного посылать. Интересно, зачем ты понадобился?
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНДРЕЯ МИХАИЛОВИЧА МАРТЫНОВА
В гороскопы я не верю — не небесные светила распоряжаются судьбой человека, и только посмеиваюсь, когда моя дорогая Надя, вспоминая по утрам, что ей приснилось, вслух размышляет: «К чему бы это?»
Но март, месяц моего рождения, всегда приносит события, для меня «исторические», — в марте 1917 года я познакомился с Надей, в марте 1918 года начал работать в ВЧК, в марте 1919 года на восьмом съезде партии впервые разговаривал с Владимиром Ильичем, в марте 1921 года получил орден Красного Знамени… Короче, март для меня месяц особенный…
В коридорах знакомого дома на Лубянке я подумал, как много воды утекло с тех пор, когда я последний раз был тут.
Отыскал на третьем этаже нужную комнату, постучал.
— Входите, пожалуйста.
За большим письменным столом сидел Алексей Мальгин. Он разговаривал по телефону и поэтому лишь кивнул мне, показав на кресло: «Садись!»
Мы не виделись много лет, но Алеша почти не изменился — все такой же худощавый, только слегка поредели волосы да лоб прорезали две глубокие морщины. Но глаза оставались прежними — умные, внимательные глаза друга моей юности. Он положил трубку и, как будто мы виделись лишь вчера, сказал:
— Здравствуй…
Потом встал, засмеялся:
— Я идиот… Совсем замотался. Здравствуй!
Мы обнялись. Сели, улыбаясь, посматривая друг на друга.
