— Сколько времени в моем распоряжении?
— Для чего?
— Просмотреть и отредактировать обращение.
— Зачем вам лишние хлопоты, генерал? Над ним трудились талантливые люди… Его одобрили в отделе пропаганды верховного командования, его посмотрел герр Геббельс… Составлено неплохо. Подписали? Ну и прекрасно… Теперь я могу вас обрадовать: выполняя замысел фюрера, части 6-й армии генерал-полковника Паулюса вышли к Волге в районе Сталинграда… Капитан, слышали последнюю сводку?
— Так точно, господин советник. Северная часть Сталинграда в наших руках. Наша авиация беспрерывно бомбардирует центр города, переправы через Волгу… Вечером, по всей вероятности, получим сообщение о падении Сталинграда… Серьезный успех под Новороссийском, наступление на Крымскую и Темрюк идет по плану.
— У нас отличный повод открыть бутылку шампанского, капитан! Будьте любезны, распорядитесь…
Штрикфельд выбежал иноходью, он предчувствовал, что разговор обязательно закончится шампанским — он знал этих господ из министерства иностранных дел — поговорят, пусть даже о пустяках, а потом обязательно пробки в потолок. Это у них вроде как «наследственное», поскольку сам герр Иоахим фон Риббентроп имеет прямое отношение к виноторговле.
Хильгера словно подменили: мил, любезен.
— Как это у вас, у русских: «Делу время, потехе час».
— Вы отлично говорите по-русски, господин советник.
— Ваше здоровье, господин Власов. Я долго жил в Москве, Андрей Андреевич. Был советником в нашем посольстве… Удивляюсь, как это мы раньше не встретились. На приемах всегда бывало много ваших военных. Вы немецкий знаете?
— Крайне слабо… Точнее, не знаю совсем… Когда-то в семинарии проходил греческий, латынь…
— Прелестное шампанское, генерал… Ваше Абрау-Дюрсо нисколько не хуже французского. Я нахожу, что ваше, особенно полусладкое, просто шедевр… Капитан, а что если мы еще бутылочку, как это по- вашему, Андрей Андреевич, по-русски: «дербалызнем»?
Если бы мертвые могли проклинать!
Встал бы из гроба ломакинский мужик Андрей Власов со своей старухой.
Жаден был старик! Крепко деньгу любил. Всю жизнь копил. Всю жизнь землю прикупал. Обидеть мог кого угодно — близкую родню, свата, кума, коли плыла в руки и от обиды копейка-другая.
В долг давать — давал, да брать боялись, разве что по крайней необходимости, не вернешь в срок — из горла вынет, со всеми процентами, да еще и ославит. Как-то на фоминой неделе жена вместо копейки подала нищему гривенник. Ей перепутать ничего не стоило, поскольку старик ей деньги в руки почти что не давал… Догнал Власов прохожего за околицей, отобрал серебряную монету, дал семишник! И это на фоминой, когда родителей положено поминать с чистой совестью!
Или еще. В петровский пост убило молнией у Власовых корову. Люди как в этом случае поступали? Увозили подальше и зарывали поглубже, чтобы волков не соблазнять. А Власов скорее за нож, благо бежать недалеко. И прирезал мертвую-то! «Ничего, съедим!» Кабы сам со своей семьей ел — твое дело, хоть ежей ешь! А он мясо в продажу пустил. Хорошо, что пост шел, никто не польстился на дешевку…
Жаден был старик, кого угодно мог обидеть за полушку, но, если бы встал он из гроба и узнал бы, что сын его Андрей с врагами распивает и такие разговоры ведет, — проклял бы! Хоть и не был старик для мира, для общества старателем, все больше для себя, — проклял бы!
И мать бы прокляла.
Вымолили у господа бога сыночка. Рождались все девчонки — одна за другой… А муж злится, орет: «Кому я дом, имущество передам? Зятьям? Мне сын требуется!» И ходили-ходили по богомольям: к Сергию Радонежскому, падали на колени перед Иверской, Казанской иконами божьей матери. Добрые люди посоветовали съездить во Владимир, поклониться мощам князя Андрея Боголюбского. Попали в самый праздник святого угодника. На коленях простояли всю службу. Поклялись, что назовут сына Андреем. А муж сказал: «Бог с ним, с хозяйством! Родишь сына — отдам в попы».
Мать плакала бы, рыдала, но прокляла!
«Поди разберись, кем утвержден план моей работы. Штрикфельд говорит, что на самом верху. А как проверить, если, кроме капитана, я никого не вижу. Хильгер не показывается. Прислал на память два экземпляра моего обращения к советских войскам, внесли еще поправки, даже не показали предварительно. Много они про евреев мне подсунули, перебрали. И подарок прислал — «Майн кампф» и альбом с репродукциями Дрезденской галереи. Оказывается, Сикстинская мадонна у них. Я почему-то думал, что она у папы римского… Сегодня буду говорить со Штрикфельдом всерьез. Кто я, господин капитан? Если я заключенный, тогда вы мне так и скажите, я буду знать и вести себя соответственно. А кто же я на самом деле? Кто? Сволочи, не могли эту самую «Майн кампф» подарить на русском языке — почитал бы. Всучили на своем, словно в насмешку… Интересно, что на фронте? Сдадут наши Сталинград или не сдадут? Наши! Кто теперь для меня «наши»?.. Что про меня говорят?.. А ведь для меня, пожалуй, лучше, если Сталинград не сдадут. Если сдадут, тогда немцы совсем одуреют от победы и пошлют меня ко всем чертям. Могут просто пристукнуть… Сны нехорошие вижу… Кто это про сон научно доказывал? Павлов или Бехтерев? А ты попробуй докажи, почему мне всякая дрянь в голову сонному лезет. Какая-то чертовщина. Будто все зубы потерял. Мать, помню, говорила, это очень нехорошо — во сне зубы терять… Ах, Штрикфельд, Штрикфельд! Лиса. Все одно и то же: «Пока из Берлина ничего нет!» А почему из Берлина! Ставка здесь, в Виннице! При чем тут Берлин? Хитрят, сволочи…»
— Гут морген, герр генерал! Доброе утро!
Штрикфельд в новом мундире, торжественно значительный.
— Добрый день, господин капитан.
— Почему такой хмурый, господин генерал? Что случилось, Андрей Андреевич?
Штрикфельд всегда так: сразу два вопроса — в одном официальное «господин генерал», в другом сердечное «Андрей Андреевич». Хитер, собака…
— Я хотел поговорить серьезно, господин капитан… Мое длительное бездействие…
— Кончилось, Андрей Андреевич, кончилось! Сегодня едем в Германию. В Берлин. Решено создать «Русский комитет». Ну, а раз комитет, следовательно, должны быть и члены. Побываем в лагерях для военнопленных. Будем приглашать желающих. О чем же вы хотели говорить со мной, господин генерал?
— Необходимость отпала.
— Я тоже так думаю.
— Когда отбываем?
— Через два часа.
— Самолетом?
— К сожалению, поездом. Впрочем, к сожалению исключительно для меня, для вас будет удовольствие: посмотрите Германию. Самолетом — фью, и все, а так многое увидите. Должен вам сказать — немецкая земля красива, благоустроена…
БЕРЛИН
«Черт бы их взял, эти немецкие вагоны. В купе шесть человек, а главное, не полежишь — сиди, словно идиот! Выдумали! Спать сидя! Не могли наш вагон прицепить, чтобы по-людски. Все экономят…»
