приводить максимально убедительные аргументы.
По пути офицер неожиданно остановился и спросил:
— А ведь вас, если не ошибаюсь, было четверо. Где же четвертый?
Это он заметил исчезновение Метлицкого, ушедшего в Каунас по нашему плану.
— Вы не ошиблись, господин поручик, — ответил я. — Четвертый присоединился к нам в дороге. Мы его не знаем, он не с нами. Кажется, он утром пошел в город на базар да и пропал. Не исключена возможность, что скоро явится.
— А, черт с ним! — махнул рукой офицер. — Разделаться бы с вами скорее. Н-надоело.
Тем лучше, подумал я; может быть, Метлицкому повезет и он скоро будет в Каунасе. Хоть один-то прорвется! Примет груз, передаст его товарищам, попробует выручить нас…
Нас ввели в кабинет заместителя начальника контрразведки полковника Спиридонова, лысоватого человека лет 40, с небольшой черной бородкой. Видно, ночью полковник не спал, то ли пьянствовал, то ли «работал», но вид у него был довольно помятый, а голос хриплый, злой.
— Попались, большевички! — заорал он. — Докладывайте, кто такие!
Коля Рябов, как мы заранее условились, громко и выразительно отчеканил:
— Разрешите доложить, господин полковник! — Он щелкнул каблуками, как старый строевой офицер. — Поручик Смулин, воевал на Западном фронте, участвовал в Брусиловском прорыве, а потом известные вам события закрутили меня, как щепку в океане. Отца расстреляли большевики, а я, благодаря всевышнему, спасся, эмигрирую в Литву. Мои попутчики тоже эмигранты из Советской России.
Этот рапорт с его подчеркнуто белогвардейской лексикой заметно смягчил суровость Спиридонова.
— Интересно! — процедил он сквозь зубы. — Приятно встретить бывшего русского офицера. Наши судьбы схожи. Я тоже служил верой и правдой царю и отечеству, но пришлось в Пскове бросить собственный дом и перекочевать сюда. Но, сами понимаете, служба есть служба, я обязан проверить вас всех.
— Так точно, господин полковник. Понимаю! — Рябов снова щелкнул каблуками. — Как вам будет угодно, господин полковник!
— До десяти утра завтрашнего дня можете быть свободными, — милостиво разрешил Спиридонов. — Все документы — на стол.
Мы вынули свои паспорта и положили на краешек стола.
— Думаю, что вам терять на них время нет смысла, — обратился Спиридонов к офицеру, приведшему нас. — Распишитесь на препроводительной из гарнизона, а все остальное предоставьте нам.
Офицер расписался на бумаге, которую подал старший конвоя, и все мы, вежливо откланявшись, вышли из кабинета заместителя начальника контрразведки. «Наш» офицер промямлил, что спешит, на свадьбу дочери знакомого помещика, козырнул и зашагал по улице. Нам же оставалось вернуться в гостиницу, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию и принять решение.
Рябов, несомненно, произвел на Спиридонова благоприятное впечатление, но это не означало, что контрразведка не попытается нас спровоцировать и на чем-либо поймать. Офицер-взяточник свое слово отчасти сдержал, но это не означало, что в дальнейшем он захочет или сможет помочь нам. В классовой борьбе деньги не всемогущи. Остается один выход — бежать. Но паспорта оставались в кабинете полковника Спиридонова, без них и шагу ступить нельзя. По пути в Каунас — патрули на дорогах, мост через широкую реку, зорко охраняемый часовыми. Попадем, как пить дать, из огня да в полымя. Обговорив все детали, прикинув несколько вариантов побега, мы пришли к единодушному решению: продолжать разыгрывать начатый спектакль, быть осторожными, бдительными и не поддаваться ни на какие провокации. При явной опасности бежать всем вместе и вместе добираться до Каунаса.
Нас не столько беспокоила собственная судьба, сколько судьба порученного нам партией дела. Это и определило все наше дальнейшее поведение, потребовавшее выдержки, находчивости и самообладания.
Чтобы как-то индивидуализироваться, стать более правдоподобными эмигрантами, мы решили в случае новых допросов рассказать о своих дальнейших планах. Рябов, мол, намерен при помощи германского посольства в Каунасе перебраться на постоянное жительство в Германию, Юргенсон будет апеллировать в латвийское посольство — латышу хочется осесть на родине. Я же, как литовец, постараюсь устроиться на работу в одном из городов Литвы. Надоела война, разруха, охота пожить в свое удовольствие.
Весь день мы провели в гостинице, в своих номерах, я — в отдельном, а Рябов и Юргенсон — в соседнем двойном. Готовясь ко сну, собрались вместе и еще раз договорились, что будем держаться легенды до конца, хоть до расстрела, и свою принадлежность к подполью не выдадим ни за что. Пусть контрразведка бесится!
Но лечь спать нам не пришлось. В гостиницу пожаловали два литовских офицера из контрразведки и, как видно, желая попировать на чужой счет, пригласили нас спуститься в ресторан. С ними были две девушки-литовки, которые вели себя развязно, и нам стало ясно, что эти девицы тоже агенты контрразведки, а сымпровизированный ужин — предлог для того, чтобы напоить нас и выведать интересующие сведения — авось за рюмкой мы проболтаемся.
Ни я, ни мои товарищи не были пьянчугами, однако обстоятельства вынуждали принять предложение, и мы всей компанией уселись за ресторанный столик. После обильных возлияний офицеры стали советовать нам поступить добровольцами в литовскую армию, а девицы, проявляя полнейшее равнодушие к нашим разговорам, затянули русские песни, что еще более насторожило меня. Куда ни повернись везде вражеская агентура, думал я. Обложили, гады. Как же вырваться из их кольца?
В ресторане мы просидели до поздней ночи. Довольные угощением, офицеры удовлетворенно наблюдали, как мы расплачивались с официантом, а потом взяли под руки своих развеселых спутниц и удалились, пожелав нам спокойной ночи.
— Ну и скоты! — не выдержал Коля Рябов, когда мы поднялись к себе. Вымогают деньги, жрут, пьют за наш счет, таскают с собой подлых баб и как бы между прочим задают провокационные вопросы. Мечтают пустить нас налево.
— Думаю, что ресторан — очередная проверка, — сказал Юргенсон. — А девицы не только для мебели, но и для дальнейшего наблюдения.
Он потер свой большой лоб и спросил:
— Слушайте, ребята, а мы ничего такого не наговорили? Вот ты, — обратился он к Николаю, — кажется, подтягивал, когда девки пели по-русски.
— Подтягивал, — сказал Рябов. — Ну и что?
— И правильно сделал, — вмешался я. — Мы же едем из России, и незачем прикидываться, будто мы не знаем русских песен. А когда одна из девиц запела «Марсельезу», то я тоже подпевал на ломаном французском языке. «Марсельезу» знают во всех странах мира. Так что, Роберт, все получилось чисто.
— Пожалуй, — сказал Юргенсон. — Посмотрим, что нам запоет завтра полковник Спиридонов. Пошли спать, товарищи. Скоро рассвет.
Утром мы были в приемной полковника. Из разговоров офицеров и тревожных перешептываний чиновников поняли, что в городе что-то произошло. Оказывается, ночью на стенах домов и заборах были расклеены большевистские листовки, и теперь полиция и контрразведка сбились с ног, разыскивая следы неуловимых местных подпольщиков.
Коля Рябов выразительно посмотрел на меня, я понял, что он восхищен ночной акцией неведомых товарищей по борьбе. Этот мимолетный взгляд не ускользнул и от Юргенсона, все трое мы были довольны и такими довольными вошли в кабинет Спиридонова.
Полковник со свирепым видом вскочил и, багровея, закричал:
— Где шлялись ночью? С кем встречались? Что делали?
Снова выступил вперед Николай Рябов и доложил:
— Так что, не извольте волноваться, господин полковник. Мы допоздна сидели в ресторане с двумя литовскими офицерами и их дамами, а остаток ночи проспали в номерах. Это легко проверить. Если не ошибаюсь, все названные — ваши подчиненные, господин полковник.
Спиридонов не уловил издевки в Колиных словах и продолжал орать:
