сипела и похрипывала рация, снова звонил телефон.
– Неотложная. Минуту… – Иван Васильевич, сняв трубку, прожевал последний кусок и глотнул чаю. – Говорите теперь, слушаю. Что у вас случилось?
– Приятного аппетита! – пожелал воспитанный абонент и сообщил с веселой оторопью: – Понимаете, у меня жена в гоблина превратилась! – В пенной Санта-Барбаре откликнулись:
– То ли еще будет! – Мылом мытый американский оптимизм не знал границ, как и удивление видавшего виды русского диспетчера:
– Чего?! – Иван Васильевич едва не выронил вставную челюсть. – В кого, в кого?! В гоблина? Как так она в него превратилась?!
– Вот просто так, взяла и превратилась! Я-то думал, что такое только в ихнем кино показывают, а тут вот те здрасте, земля обетованная, радуйтесь, приплыли! – С перепугу парнишка как мог балагурил. – Точно говорю, самый натуральный гоблин, в чистом виде, полная жуть! Настоящий ужастик, только наяву… Это она у меня постирушку затеяла, новый стиральный порошок купила – голубенький такой, импортный. И только она его сыпанула, только засыпала, вдруг – бах – вместо рожи – здравствуй, жопа, новый год! Ох, простите, пожалуйста…
– Ничего, всякое бывает, – утешил парнишку умудренный чужим и собственным опытом Иван Васильевич. – Сколько лет вашей гоблинше? Так, телефон?.. Адрес?.. Как подъехать?.. Не волнуйтесь, ждите. – Он принял вызов, и очень кстати, как в том же кино, на связь вышла доктор Вежина:
– База, база, ответьте «биту»! Иван Васильевич, мы закончили, есть еще чего-нибудь? Как слышите, база? Прием. – Рация сипнула.
– Ой, девочки! – радостно встрял невидимый боец теневого фронта. – Привет, девчонки! Что-то давненько вас не слышно… Как там Галочка, есть она? Дайте ее, а?!
– Какие тебе девочки, урод недоделанный! – грозно громыхнул Иван Васильевич. – Я тебе дам – «девочки»! Я тебе такую Галочку устрою, что сам птичкой-ласточкой летать будешь! Уйди из эфира, идиот, у меня человек при смерти! – Иван Грозный пальнул, как из пушки, воробьи за окошком разлетелись.
– Ну и что, подумаешь! – Криминальный труженик тоже напрашивался в по-своему коллеги, ничуть не обидевшись на громыхающего старика. – И у меня сейчас при смерти будет, еще как будет! – ответил он, намереваясь затеять профессиональную дискуссию, но доктор Вежина смотрела на вещи просто:
– Все мы когда-нибудь при ней будем, – постаралась примирить их философичная Диана, – а пока заткнитесь, пожалуйста. Так что-где стряслось такого страшного, Иван Васильевич? Прием. – Рация захрипела:
– Диночка, я вот только что заказец принял. Аллергичная морда двадцати лет на стиральный порошок отекла, не дай бог квинканула[90]. Вы давайте поскорее, ладно, а то еще и Мироныч просил напомнить, что тебе на элкаке[91] в обязательном порядке нужно быть. Так что поспешайте, адрес записывай…
Вызов был передан, «бит» поехал.
Иван Васильевич тем временем неспешно прибрался, ополоснул посуду, вымыл руки, потом вернулся за стол, посидел в задумчивости, вынул вставную челюсть и принялся спичкой вычищать остатки трапезы.
Ветерок уже подстих, как бывает обычно ближе к вечеру, солнце перевалило через крышу и светило теперь с набережной, помалу клонясь к заливу, эфир на время успокоился, как взбаламученная очередным прогулочным катером вода в канале, рация посипывала, часы тикали; всё шло своим чередом, опять звонил телефон.
– Неотвовная! – в несчетный раз поднял трубку беззубый диспетчер Грозный. – Шлушаю, шлушаю, – прошамкал он, и некто, тоже не вполне разборчиво, дабы не признали, зачастил буквально по пунктам сигнального талона:
– Примите вызов: плохо с сердцем, мужчина, сорок лет, Средняя Подьяческая, дом семнадцать, квартира пятьдесят, этаж четвертый, въезд со двора… – Пока не кто иной, как известный всем Малькович, расположившись в регистратуре, последовательно диктовал проверочный вызов, стреляный воробей Иван Васильевич водворил на место челюсть, весь подобрался и стал набирать давление, как паровой котел.
– Квартира пятьдесят, говоришь? Какая же это такая квартира?! Какой такой въезд со двора на четвертый этаж?! Какой растакой дом семнадцать может быть, если на Средней Подьяческой его отродясь не было? – Грозный старик быстро дошел до предела, но давление пока держал.
– Почему же не может быть? Очень даже может. – Малькович, который уже засек нормативные четыре минуты, отпущенные бригаде на выезд, ничуть не смутился. – С чего это вы решили, что нет там такого дома? Как это так нет, почему же его нет и отродясь не было? Должен был быть, пусть доктор поедет и посмотрит, пускай поищет как следует.
Элкаэсный деятель напрашивался и напросился, тертый диспетчер, бывший военный фельдшер, наконец не выдержал и аж взревел:
– Ты сам сейчас поедешь, козлище пакостный, сам искать будешь, пока не заищешься! Ты сначала мозги свои найди, придурок записной! – Ивана Васильевича в конце концов определенно прорвало, и он всерьез, но с удовольствием спускал пар. – Ты что, Малькович, резинка использованная, в полный маразм впал? Ты совсем охуел? Ты весь хуйками мелкими, мудило гребаное, покрылся или сразу в один большой хуй превратился?! – Из басистого старика ливануло так, что проняло даже элкаэсника.
– Да ладно тебе, Иван Васильевич! Ну что ты, Ваня, на старости-то лет… Ты прямо-таки самодуром каким-то стал, Ваня. И не напрягался бы ты так, не по годам тебе, не ровен час удар хватит… – Малькович отступил и попробовал зайти с другой стороны, но неутомимый диспетчер бил фонтаном:
– Ах ты, слипиздень залупоглазый! Ох ты, мудопроеб промандаблядский! Это я, я тебя сейчас хвачу, недомерок долбаный! Криво тебе будет, идиотина! Я уже семьдесят пять лет Ваня, из них двадцать лет морду тебе набить мечтаю! И набью! Вот только появись здесь, козел, сразу же набью, отведу душу напоследок…
Словом, состоялся большой полив. Всему поверив, Малькович поспешил отключиться и ретироваться, а Иван Васильевич еще попыхтел, перевел дух, подумал, потом вынул челюсть и продолжил свое занятие, положив про себя через полчаса позвонить молодой супруге.
Тем временем «битая» бригада, доктор Вежина и фельдшер Киракозов с кардиологическим водителем Михельсоном, оказалась на романтических блоковских задворках близ Пряжки и бывшей Офицерской, нынешней улице Декабристов, в очередной раз основательно раскуроченной. Но колеса на рытвинах не растеряли, доехали споро, – но рыжеватый, будто солнечный, как удавшийся август, захлопотанный паренек с открытым веснушчатым лицом весь запыхался, выделывая коленца по двору вокруг подъезда.
– Ой, здравствуйте, здравствуйте! Скорее, скорее, пожалуйста! – Едва бригада выбралась из машины, к пареньку махом пришло второе дыхание. – Пожалуйста, если можно, быстрее! – Его понесло галопом с места наверх через три ступеньки. – Там с Дашкой с моей уже совершенно жуткая жуть сделалась: красная вся, как вареная задница, простите-извините, лицо плоское, глаз совсем нет, веки валиком нависают, уши – во! – Он на всем скаку повернул солнечную физиономию и трясущимися руками изобразил это «во», сверкнув новеньким обручальным колечком. – Во как, доктор, ужас же, ужас! Что с ней такое, надолго это? Вдруг навсегда, а?!
Запыхавшаяся Вежина натужно каркнула в ответ:
– Пока не посинеет! – ляпнула загнанная Диана, звеня металлическими набойками на каблучках, и тут же, споткнувшись, прикусила язык. – Да не волнуйтесь вы так раньше времени! Она говорить сейчас может?
– Может, может! – Парнишка всё равно мало чего слышал и даже видел, а соображал он и того меньше. – Она у меня вообще всё может, всё умеет, пожалуйста, всё, что скажете, доктор! Ё… ёй-ёй! Эхма- эхмать, ну надо ж так!
Врезавшись лбом в торец настежь распахнутой металлической двери, он, никого не дожидаясь, первым метнулся в квартиру. Последним у постели больной, которая на самом деле могла разве что сипеть, с пыхтением финишировал груженый Киракозов.
Мало сказать красное лицо девицы в коротеньком домашнем халатике, почти девочки с маленькой,
