— Пожалуйста! Мы так соскучились! Мы просто жить без вас не можем!
— Оставьте меня в покое, Коляска! Я один раз поверил в нечто подобное и буду каяться до самой смерти.
Вышло остроумно, однако нельзя же смеяться над женой учителя! Тем более что в семье Мигулевых «жизни нет», и это всем известно.
— А среди историков были молодые люди?
— А Яссы больше Черновиц?
— А верно, что виноград там пять леев килограмм?
— А правда, что женщины там красят ногти в зеленый цвет?
Учитель вытер пот со лба.
— Советую всем, а особенно вам, Коляска, припрятать свои остроумные вопросы до следующего раза. Мне вы, голову не вскружите, а я не подарю вам больше ни минуты из урока истории. Я и так должен подумать… гм, как сделать, чтобы наверстать пропущенное время… Гм…
Он заложил руки за спину и принялся в задумчивости шагать по классу от доски к окну.
Дарка взглянула на Стефу Сидор и поймала себя на том, о чем до сих пор не догадывалась: обе они, и только они, завязывали бантики на блузках наискось. Дарке казалось, что это ее собственная идея — так завязывать бантик, но теперь она видит, что это заимствовано у Стефы. Более того! Волосы за ушами — это тоже прическа Стефы.
Когда кого-нибудь любишь, всегда хочется походить на него. Дарка уже не сомневается, что больше всех подружек, любит Стефу.
Впрочем, то, что она почувствовала к Стефе, ни с чем нельзя сравнить. Этому нет равных, как солнцу.
Учитель наконец что-то придумал и остановился у стола. Ему пришлось опереться, чтобы не покачнуться.
— Вам надо купить учебники по истории. Вы знаете, что я даже не спрашиваю учениц, у которых нет книжек. Еще советовал бы вам, — Мигулев любит «советовать», — не прибегать к уловкам, не изучать предмет вдвоем по одной книжке. Это вас не спасет, каждая должна иметь свой учебник. В этом году мы будем изучать всемирную историю… Гм… материал большой, а мы уже и так пропустили почти месяц… Надо что-то придумать. Есть учебник на украинском языке, очень хороший, но он слишком дорог и велик для вас… а мы должны спешить. Может быть, мы сделаем вот как: вы купите себе учебник на румынском языке Николицы, часть третья.
Класс зашумел:
— Мы не понимаем по-румынски!
— Пожалуйста, задавайте нам побольше, только по украинскому учебнику.
— Мы не хотим… хватит с нас румынских команд на гимнастике! — крикнула Ореховская так дерзко, что несколько учениц оглянулись на нее.
Учитель сделал вид, что не слышал и не знает, кто произнес эти слова. Он смотрел на класс с доброй улыбкой. И класс, накричавшись, успокоился.
— И чего вы подняли такой крик? Я прекрасно знаю, что вы ничего не поймете в румынском учебнике. Не много вы поймете и в украинской книге, не правда ли, Кентнер? Разве не понятно, что мне удобнее преподавать вам по-украински? Но это не выход! Что касается румынского учебника, я думаю так: я вам сначала расскажу по-украински, о чем идет речь, чтобы у вас было общее представление, а в румынском учебнике отмечу вам три-четыре важнейшие фразы, и вы заучите их наизусть. Вот и все! Когда придет инспектор, я спрошу вас так, чтобы вы сумели мне ответить. Я вам советую поступить так еще вот по каким соображениям. В Яссах на съезде историков был черновицкий визитатор [15]. Он заявил, что в этом году будет особенно нажимать на историю. Если он придет к нам, то хотя по закону вы можете изучать историю на украинском языке, господину визитатору придется отвечать по- румынски. Кто не захочет этого или не сможет, будет иметь дело с учителем Мигалаке, потому что визитатор спросит Мигалаке, как он обучает румынскому, если ученицы не умеют связать двух фраз. Я советую вам послушаться меня. Только не думайте, что я разрешу калечить фразы, которые надо вызубрить наизусть. О, нет! Это действительно должно быть выучено назубок!
Это было последнее условие. Учитель посмотрел на класс. Его слова сделали свое дело. Соблазн был велик, выгода для класса очевидна, условия слишком ясны, чтобы бояться подвоха. Риску никакого, наоборот, верный выигрыш.
Лидка хочет спросить еще о чем-то.
— Скажите, пожалуйста, учить надо будет только то, что отмечено? А не может выйти так, что вы спросите раз по-румынски, а второй раз по-украински, более обширно?
Это совсем уж детское требование, и ученицам становится неловко. Классу предложены такие льготные условия, что торговаться — это уж просто хамство. Кроме того, получается, что учителя ловят на слове… Нет, эта Лидка действительно много себе позволяет. Так, должно быть, подумал и учитель.
— Мне кажется, Дутка, вы хорошо слышали все, что я сказал. Этого для вас должно быть достаточно.
Лидка, смущенная, садится. Тогда опять встает Ореховская. Лицо ее от висков до ушей покрыто красными пятнами. Класс насторожился. Наталка скажет что-то новое. Маленькая Кентнер морщит лоб: «Пусть было бы так, как решили». Голос Ореховской звучит не очень уверенно:
— Мы будем хорошо учиться по истории, но мы очень просим преподавать нам по-украински, по нашим старым учебникам.
Дарка догадывается, в чем дело. В старых учебниках не было ни шовинистического освещения истории Румынии, ни наглого издевательства над историей украинского населения Буковины, как в этих, послевоенных, изданных уже на румынском языке. Ореховская, понятно, не могла прямо сказать об этом и изобрела такой ход: ее будто бы волнует исключительно язык, на каком будут преподавать предмет, а не суть, не содержание.
Класс зашевелился. Что? Что?! Коляска мечется из стороны в сторону: где большинство? Как думает большинство? Надо же ей знать, к кому присоединиться! Она хочет быть с теми, кто выиграет, а не проиграет!
Лидка не только не скрывает своего возмущения неразумным поступком Ореховской, но, наоборот, взволнованным, возмущенным шепотом старается вызвать неудовольствие и у других. Ей хочется приобрести как можно больше сторонников, чтобы наконец решительно покончить с этой глупостью. Очумела Ореховская, что ли? Рвется к книжкам, когда учитель сам позволяет меньше заниматься!
Стефа Сидор цветет. Ее глаза смотрят поверх голов всех недовольных, разочарованных, и никто не может омрачить ее триумфа, вызванного геройским выступлением Наталки. Так должно было быть. Так и вышло. Прекрасно. Очень хорошо.
Романовская, которая во время речи учителя вела себя равнодушно, теперь ловит Наталкин взгляд, чтобы сказать ей, что она с нею и за нее. Возможно, ей следовало сразу проявить больше активности, но ведь никто, боже мой, не может сказать, будто она поддакивала Мигулеву. Она с самого начала против, только не была уверена в поддержке других.
Учитель заложил руки за спину и смотрит на классу. Видно, рассердился. Дарке даже удивительно, как преобразилось это большое лицо, всего полчаса назад такое добродушное.
Стараясь сохранить спокойствие, он говорит Наталке:
— Если бы все были такие же способные, как вы, Ореховская, то, будьте уверены, я не затевал бы историю с учебником Николицы. К сожалению, все не могут приспособиться к одиночке, значит, одиночка должен согласиться с требованиями большинства. Так происходит сейчас, так было и всегда, Ореховская. Я думаю, это дело решенное и говорить больше не о чем. Прошу садиться!
Коляска, за минуту перед тем колебавшаяся, теперь решилась. Блеснув жемчужными зубами, она улыбается Лидке, словно говоря: «Можно было предвидеть, что «мы» выиграем».
Дарка посмотрела на Ореховскую. Что это? Что с ней? Ведь ее дело проиграно, почему же она с таким триумфом смотрит на всех? Странно. Очень странно.
Во время перемены Стефа подходит к Даркиной парте. У Дарки начинает сильнее колотиться сердце.
