кухоньках за лавкой. Еще улица эта славилась многочисленной детворой. Буквально возле каждой лавчонки копошились, зачастую голопузые, растрепанные, покрытые пухом из перин, малыши.
Дарка задумалась: куда идти? С кого начать? Решила еще немного побродить по городу, а потом зайти к Наталке.
Девушка была очень удивлена, когда, невзирая на ранний час, застала у Ореховской Гиню Иванчука. Дарке казалось, что после своего памятного выступления на собрании кружка Иванчук не захочет больше бывать у Ореховских. Как выяснилось потом из разговора, он действительно впервые с того вечера зашел сюда. Пришел с тем же, что и Дарка: как же, в конце концов, быть с кружком? Может быть, стоит собраться еще раз, пока народ не разбрелся по свету?
— Соберемся сегодня в семь. Согласны?
Нет, Дарка не может в семь, в это время как раз отходит ее поезд.
Гиня не упускает случая выругаться:
— Черт подери это бабье племя! Всегда они чего-нибудь не могут! А в четыре можете?
Да, в четыре она может.
Гиня мигом схватил шапку и побежал собирать товарищей к четырем часам.
Когда Иванчук вышел, в комнате словно бы повеяло свежим ветерком. Теперь можно было поговорить свободно.
— Что же ты думаешь делать, Наталка?
Откровенно говоря, Дарка не очень хорошо чувствует себя — ведь она одна из первых устроилась уже в новой гимназии.
— Думаю в этом году немного отдохнуть. С моим здоровьем… — Наталка сделала паузу, словно колеблясь, говорить ли правду, — не все в порядке. Ты знаешь, я не люблю скулить, а тем более не люблю сочувствия… Но с некоторых пор я очень быстро устаю. А ты ведь знаешь, я не лентяйка… К тому же у меня теперь по вечерам повышается температура…
— Ты думаешь куда-нибудь поехать? Может быть, в горы?
По губам Наталки пробежала неясная улыбка.
— Горы! Конечно, неплохо бы… но если мы все разъедемся, кто же будет носить передачи Оресту?
Это было то, о чем Дарка хотела, но не решалась спросить, боясь причинить подруге боль. Но теперь, когда та сама заговорила, Дарка почувствовала себя свободнее.
— Что с ним, Наталка? Я так часто думаю о нем… Цыганюк на всю жизнь останется для меня образцом мужества и преданности делу. Ведь он никого не выдал… никого-никого!
— Да, — лишь одним словом откликнулась Наталка.
От Ореховских Дарка пошла к Лидке. Стефка она могла застать не раньше часа дня. Надо было убить время.
Теперь, когда не требовалось оправдываться перед Дутками, Дарка свободно могла показаться на Русской улице. Тем более что, как говорил папа, Дарка хотела попрощаться с дорогами, исхоженными ее ногами.
Занятия в женской гимназии начинались после обеда, значит, Лидка дома.
Двухмесячное пребывание на берегу Черного моря сильно изменило ее. Она не только сильно пополнела (хотя, по уверениям Лидки, аппетит пришел только в Черновицах, как результат морского климата), но и загорела, кожа приобрела янтарно-золотистый оттенок. Лицо, икры, руки блестели, словно намазанные маслом. Волосы выцвели, даже брови выгорели от южного солнца и соленой воды. Но это все не портило ее, а красило.
Увидав Дарку, Лидка бросилась к ней, громко выражая сочувствие, но Дарка, конечно, ни капельки не верила ей.
— Бедненькая, бедненькая, как мне тебя жаль! Ты лишилась гимназии! Какая несправедливость! Я не люблю учиться и должна кончать гимназию, а ты так рвалась к науке и… Бедняжка, бедняжка!
Но узнав, что Дарка не осталась без гимназии, а, наоборот, едет учиться в Штефанешти, Лидка тотчас ей позавидовала. Во-первых, какая Дарка счастливая, что вообще может жить на «станции». Вот ей, Лидке, верно, никогда не удастся вырваться из дому. Вечно, всю жизнь, до гробовой доски, дома, дома и дома… Во-вторых, Дарка едет в один из городов регата. Перед началом учебного года к Дуткам забегала Орыська. Ох, и порассказала же она, как живут люди по ту сторону!
— Ты счастливая, повидаешь мир, а я должна киснуть в этой дыре…
Дарка в душе смеялась. Из рассказов Локуицы она знала, что Черновицы — столица по сравнению с Штефанешти, где по рынку прохаживаются козы, как дома в огороде. Но ей не хотелось разочаровывать Лидку. Пусть думает, что подруге и впрямь повезло.
Желая не казаться обиженной жизнью, Лидка стала хвастаться перед Даркой своим пребыванием в приморском лагере:
— Если бы ты знала, как там кормили! Ты, верно, даже на пасху не ешь того, чем нас там потчевали. Порции не ограничены, уплетай сколько влезет! И не думай, что только суп или второе, но и виноград, и арбузы. Честное слово, не лгу! После обеда приносили корзину винограда — и лопай сколько хочешь! Честное слово! Не веришь?
Дарка верила. Заманили их, как свиней корытом, а эта дуреха еще хвастается! Но хозяин откармливает свиней на сало, — значит, и эти хозяева старались не зря…
— А что вы там делали? Ели, отдыхали, купались в море, спали и снова ели? И все? — Дарка делает вид, что издевается над Лидкой и ее лагерем, но та попадается на крючок и выкладывает то, о чем при других обстоятельствах не проронила бы ни слова:
— Нет, не все. Почему все? Нас там еще обучали военному делу. Ох, как смешно девчата прижимали винтовку к плечу! Лопнуть можно со смеху! Кроме того, мы изучали устав черчеташек, слушали лекции по… — И вдруг сообразив, кто все это из нее выуживает и с какой целью, Лидка даже изменилась в лице. — А почему тебя это интересует? — накинулась она на Дарку. — Какое право ты имеешь расспрашивать, что мы там делали?
Теперь Лидка наступает на Дарку без всякой дипломатии, прямо в лоб:
— Почему ты устроилась именно в Штефанешти? Кто у тебя там? Родственники? Знакомые?
— Знакомые отца.
— Откуда у твоего отца знакомые в Штефанешти? Эх, Дарка, ты что-то крутишь! Крутишь, крутишь! Гляди, как покраснела! Ага, попалась, кошечка! Теперь уж не отвертишься. Ну-ка, выкладывай, что за знакомые и откуда они взялись…
— Да тебе-то что до этого? Ну, знакомый отца, ну, народный учитель… ну, учились с отцом на курсах румынского языка в прошлом году в Яссах…
— А как его фамилия? И зачем ему, румыну, изучать румынский язык? Ведь курсы организованы для тех, кто не знает государственного языка!
«Да, — подумала Дарка, — морской курорт не пропал даром, — «государственный язык»!
— Знаешь, Лидка, это уже слишком…
— Дура! Ты ведь можешь назвать мне любую фамилию, какую сорока принесет тебе на хвосте, — проверять я стану, что ли?
В комнату вошла пани Дутка. Как всегда, руки сложены на животе, а два больших пальца вертятся один вокруг другого. Когда Лидка умолкла, мать заговорила:
— Я знаю одно — где бы Даруся ни жила, такой кухни, такой постели, такой опеки, как у меня, у нее не будет никогда. Обидно только, Даруся, что вы не известили меня о ваших планах, я бы подыскала себе кого-нибудь другого на «станцию».
«Ох, пани Дутка, хоть теперь прекратите ваше нытье, оно ведь трогает меня как прошлогодний снег!»
— А лучше всего, — тянула хозяйка, не переставая вертеть пальцами, — никуда не уезжать из родного города. Вот как, например, моя Лидуня или я. Поверит ли кто-нибудь, что за всю жизнь я ни разу не побывала в деревне? Зачем? То, что мне нужно, крестьяне сами принесут в город… Если б вы, Даруся, слушались меня, то и по сей день посещали бы черновицкую гимназию, как Лидуня. Но вы не любите слушаться, ох, не любите!.. Только фыр-фыр… и все по-своему. А так не надо… Я не раз говорила вам,
