7 НЕНАВИДЕТЬ РАЗРЕШАЮ
За две с половиной недели до убийства.
Строительство продолжалось и снаружи выглядело почти как обычно. Разве что рабочих было поменьше. Остались немногие: либо равнодушные к мистике и суевериям, либо желающие любой ценой заработать — деньги есть деньги. Да и охраны теперь стало много больше, стало быть — спокойнее.
Григорий и Федул работали наверху, почти на самой верхотуре. Эти двое были не просто из одного села, а добрые соседи, дружили семьями, ходили друг к другу в гости. Если у Федула закалывали кабанчика, то Гриша мог быть уверен — скоро друг занесет ему кровяночки. Они посидят под хороший самогон, поговорят неспешно, как и полагается серьезным мужчинам. А Гришина жена регулярно делилась с Федуловой супругой отборными яйцами от пестрых своих курочек.
Кроме Гриши и Федула опалубочными и арматурными работами сейчас занимались несколько человек, но эти двое считались самыми лучшими, поэтому всегда могли ставить условия: хотим в одну смену, хотим на один участок. И им всегда разрешали — они были опытными строителями. У них никогда не случалось брака, бетон, налитый в опалубку, ни разу не приходилось разбивать из-за вздутия досок. Федул только посмотрит мельком — и сразу покажет пальцем: вон там, сбоку, есть щель, значит, бетон просочится. Или вот эта доска с сучками, убрать ее и дать другую. А у Гриши был наметан глаз на плотность бетона: нужно ли его уплотнять специальным прибором, который создает вибрацию, или так наливать.
Никогда друзья не запутывались в маркировке опалубки, у инженеров не было с ними проблем: дашь чертеж — и можно идти покурить. Они никогда не забывали смазывать доски специальной эмульсией, не экономили — самим же придется потом отдирать присохшее.
Оба крупные и плотные, друг на друга они почти не смотрели, работали молча, не кричали надсадно, не матерились. Вот почему, когда Григорий закричал, словно раненый зверь, все рабочие внизу и на перекрытиях вздрогнули от неожиданности и посмотрели вверх. А смотреть надо было вниз, потому что это Федул сорвался с высоты, свалился на землю и лежал теперь беспомощной изломанной куклой, а не живым человеком…
Григорий не просто кричал — он выл и стонал, держась за голову и раскачиваясь из стороны в сторону, в то время как отовсюду к фундаменту, где ударился оземь его друг, сбегались рабочие. И пока остальные поднимались наверх по пролетам, чтобы успокоить Гришку, узнать, что же произошло…
— Не може быть… Не може… — Он бормотал и раскачивался, как ненормальный.
— Да что тут произошло? Почему он сорвался?!
— Не знаю… Працювалы, як ото завжды… У меня за спиною вин був, отам… Не знаю!!! — заорал вдруг Гриша.
Его схватили и повели вниз, завели в бытовку, накапали чего-то успокоительного. Вызвали «скорую» и, увы, милицию. Позвонили директору, Лозенко примчался как на пожар, почерневший от досады. Опять!.. Бесовская стройка, позор на весь Киев!
— Мы уезжаем, — сказал врач, когда Лозенко приоткрыл дверь «скорой». — Отойдите…
— Секундочку, — попросил подошедший милиционер. — Мне нужна причина смерти.
— Смерти? — удивился доктор. — Так он еще жив. Он же упал у вас на мешки с цементом, и это, видимо, его спасло…
— Когда с ним можно будет поговорить? — требовательно спросил мент, оттирая плечом директора стройки.
Доктор пожал плечами.
— Может, и никогда. Не знаю, выживет ли. Он в коме, изломан весь… И челюсть тоже, так что насчет разговоров — это вы не надейтесь. Короче, звоните в больницу, в реанимацию.
«Скорая» уехала. Грицьку сказали, что его друг жив. Он заморгал, долго молчал, потом вскочил и хотел бежать. Да куда там… Милиционеры его заставили подняться наверх, на место происшествия, показать, кто как и где стоял, что делали. Там он снова впал в истерику и больше ничего сказать не мог.
Не сговариваясь, все свою работу оставили. Краны остановились, сварочные огни погасли, недоваренную арматуру побросали как попало. Мастер и старший смены суетились, просили, трогали за рукав: «Бетон же застынет! Как можно!» — их никто не слушал. Рабочие расселись по своим жестким кроватям и ждали, сами не зная чего. Потом начали совещаться. Несколько человек сидели рядом с Гришей, слушали его рассказ о падении Федула по третьему кругу, успокаивали как могли. Звонили в больницу, справиться о состоянии пациента Довгалюка. Ответы были одни и те же: состояние тяжелое.
— Надо позвонить Насте, жене Федула… — сказал Григорий.
Он вытащил телефон, но мастер его отобрал.
— В таком состоянии ты ей лучше не звони, хуже будет и ей, и тебе. Я сам.
Ноябрьский день потемнел, зажглись фонари на улице. На стройке, наоборот, выключили все, что могли выключить. Как будто в знак траура.
— Хозяину звонить, как думаешь? — растерянно спросил Лозенко у выходящего из ворот инженера.
Тот задумчиво закурил, застегнул молнию куртки под самый подбородок.
— Не знаю, Михаил Петрович. Он тебя же виноватым и сделает. Подумай… Может, до завтра они успокоятся?
— Ну, тогда до завтра, бывай.
Директор сел в машину и уехал. Прохожих почти не было на улице в этот час. Только вдоль забора возвышались палатки лагеря сопротивления, из которых вился жиденький дым — там грелись активисты. И еще у служебного входа в театр заметно было движение, люди входили и выходили. Долго никого не было видно, потом из ворот стройки вышли двое рабочих с большой сумкой.
— Куда это вы? — спросил охранник для порядка. Он их всех знал в лицо.
— А шо, нельзя? Погулять, може, — ответил один.
— За лекарством, — пробасил второй. — Болеют тут… некоторые.
— Ага. Тогда и мне купите лекарства.
Охранник протянул им несколько купюр.
— А тебе хиба можно?
— Давай-давай, возвращайтесь скорее. Мне все можно.
Вскоре «лекарство» получили все и перепились, как сапожники. Потому что сегодня было можно что угодно — так они чувствовали. Один охранник уснул прямо на посту, второй ушел спать к рабочим. Ворота закрыли. Свет в некоторых вагончиках еще горел, там пили самые стойкие. Слышались бубнящие голоса: под водочку языки постепенно развязались. Вспоминали село, кляли работу, ругали жизнь, проклинали строительство — правда, потихонечку, чтобы черти не услышали.
Ночь наступила так незаметно и естественно, словно всегда была здесь хозяйкой. А день, свет, солнце — это вам, дорогие мои, всего лишь приснилось. Кто знает, вдруг она права и все это нам снится, как утверждают некоторые философы? Поэтому на тихий звук никто внимания не обратил. Тихий потому что — это раз, да и слушать мало кто мог — это два. Низкий звук постепенно переходил в высокий и обрывался на визге. Потом сначала. Из бытовки, шатаясь, вышел рабочий в бушлате, но с голыми ногами, и сделал несколько шагов в сторону кабинок с биотуалетами. Зашел внутрь, долго там возился, чертыхаясь, что темно и лампочку никому вкрутить недосуг, потом вышел. И наконец обратил внимание на звук. Поднял голову…
В высоте, в черном небе плыло тускло освещенное пятно со смутно знакомыми чертами. Открыв рот, смотрел рабочий на это пятно, а когда узнал — заревел басом.
— Хлопци! Хлопци! Сюда! Мать моя… То есть, спаси Богородица и помилуй!!!
Не сразу из вагончиков вывалились хлопцы. После «лекарства» они с трудом стояли на ногах. Рабочий одной рукой тыкал вверх, другой испуганно крестился. Тогда хлопцы тоже посмотрели вверх. Раздался отборный мат и тут же испуганно смолк.
