замечаю, что у него дрожат руки…
Время подходит к пяти часам. Мы с Тёхой сидим и пялимся в телевизор. От страха у меня потеют ладони, и я украдкой вытираю их о джинсы. Губастый как заведенный вышагивает между печкой и окном. Тикают часы. На экране беззвучно разевает рот какая-то белобрысая бикса с богатыми сиськами. На сиськах у нее наклеены блестки, и, когда лучи света попадают на эти блестки, бикса исчезает в ярких вспышках. По цветному это, наверное, красиво, а здесь одни только пятна — белые, черные, серые…
— Есть! — говорит вдруг Губастый и подпрыгивает на месте. — Придумал! Дед! Эй, дед!
Из дверей появляется хозяин дома с газетой в руках. За его плечом возникает мятое лицо Светланы.
— У тебя батарейки для мегафона есть? — спрашивает Губастый у деда и хихикает.
Темнеет. С неба сыплется колючий сухой снег. Без десяти шесть. Мы заняли боевые позиции. Губастый скорчился за сухим высоким пнем, Сапог с мегафоном залез в ломкие заросли бересклета, Тёха спрятался за стволом кедра, а я сижу на корточках, укрывшись за тем самым выпотрошенным холодильником. Холодно. Страшно. Хочется в туалет.
Они появляются внезапно — из-за снеговой завесы выныривают три темные фигуры в ватниках и шапках-ушанках. Идут гуськом. У одного в руках большая сумка. Издали наши противники не похожи на бомжей, они больше напоминают обычных работяг, возвращающихся после смены домой. Я нашариваю в снегу две скрученные проволокой гайки, большие, тяжелые гайки на тридцать два.
Сейчас все случится. Сейчас…
Из леса в грудь идущему первым бомжу ударяет рубиновый луч лазерной указки. Губастый молодец, не стал шарить указкой по просеке, попал сразу. Снег идет довольно густо, и луч отлично виден. Сапог нарочито грубым голосом ревет в матюгальник:
— Стоять! Запретная зона! Вы на прицеле! В случае продолжения движения будем применять оружие! Повторяю: запретная зона!
Бомжи недоуменно озираются. Потом первый — видимо, это и есть Пыряй — аккуратно смещается в сторону, уходя от красного луча, и делает осторожный шаг, за ним второй, третий…
Голос Сапога гремит над просекой. Губастый выключает указку и швыряет в сторону петарду. Все, мой выход. Пора.
Петарда взрывается. Бомжи от неожиданности снова останавливаются. Я выпрямляюсь во весь рост и запуливаю гайки в низкое темное небо. К гайкам привязано метров пять тонкой проволоки, обнаруженной Тёхой в дедовой кладовке. Мой метательный снаряд взлетает выше провисших проводов ЛЭП, и проволока аккуратно ложится на них.
А-ах! От ослепительной вспышки я слепну. Вверху все трещит и брызжет искрами. Синие зигзаги бьют в снег. Бомжи орут. Грохочет Сапог. Визжит Губастый. Бухают петарды. Ура, мы, кажется, победили!
Тут проволока перегорает, и фейерверк заканчивается. Я стою рядом с холодильником, весь на виду, и не знаю, что мне делать. Пыряй и его корефаны замирают, потом разворачиваются и, отчаянно матерясь, лезут на меня прямо через сугробы. Они все поняли. Мне кранты. Впрочем, не мне одному. Вон из леса бегут на подмогу — отгребать звездулей — Тёха, Сапог и Губастый. «Великолепная семерка». Ковбои из «Василька», блин. Мама, роди меня обратно…
Выстрел, сухой и резкий, звучит, когда мы, выставив сжатые кулаки, готовимся безо всякой надежды на победу прыгнуть на набегающих пыряевцев. Бомжи сразу останавливаются. Видать по всему, мужики они тертые, вся наша иллюминация их не очень-то напугала, а вот реальный выстрел сразу заставил начать тревожно оглядываться.
Мы тоже вертим головами и замечаем на тропинке ковыляющую к нам… Светлану. За спиной женщины маячит перепуганная Шуня. На голове Светланы платок, одета она в драное пальтишко, а в руках сжимает что-то короткое и, судя по всему, тяжелое.
Вот Светлана поднимает это что-то, и — бах! — следует еще один выстрел. Пуля, свистнув, звонко целует опору ЛЭП, высекая длинную искру.
— Ноги! — хрипло командует своим Пыряй, и они бросаются вверх по просеке, оставив на поле боя в качестве трофея сумку.
— Еще раз увижу — завалю! — кричит им вслед Светлана.
Голос у нее неожиданно высокий и чистый. Не дойдя до нас метров трех, она останавливается. Теперь я вижу, что Светлана держит обрез.
— Спасибо, — говорит ей Губастый.
Усмехнувшись, женщина отворачивается и бредет по тропинке обратно.
— Вы тоже топайте. Му-жи-ки… — слышим мы — и идем.
Через лес, через шоссе, по железке, до самой станции — идем, идем, идем. И молчим. Потом Сапог роняет свою любимую фразу:
— Мне бы автомат…
А в очистившемся небе над нашими головами разгораются тусклые зимние звезды…
Чита мне не нравится. Тусклый какой-то город, тоскливый. Одежда наша настолько грязная, что задерживаться на вокзале смысла нет — косари заметут. Очень холодно. Мороз стоит прямо космический. Пар от дыхания окутывает нас, словно саван.
Идем в город дворами, переулками, стараясь избегать больших улиц. После примерно часа блужданий выбираемся на местный рынок. Тут кипит жизнь. Множество палаток с товаром, лотков, павильончиков, над которыми поднимаются дымки. Машины, люди — все вперемешку. Пахнет едой. Пахнет настолько одуряющее, что рот мой сразу наполняется слюной. Губастый тихонько стонет — для него все эти запахи настоящая пытка.
Вокруг много китайцев. Они щебечут что-то на своем птичьем языке, таскают баулы с товаром, зазывают покупателей, вереща на ломаном русском:
— Сюда ходя! Твоя покупай!
На нас торговцы смотрят с подозрением. Оно и понятно — такие личности, как мы, на рынок за покупками не ходят.
— Х-холодно, — лязгает зубками Шуня. — М-мерзни, м-мерзни, волчий хвост…
Идем сквозь продуктовый ряд. На прилавках — мясо, рыба. За стеклами палаток — ряды консервных банок, кульки с крупой, макаронами, конфетами.
— Может, подхватим — и ноги? — Сапог кивает на баранью тушу, бесстыдно раскинувшуюся на железном прилавке.
Тёха не успевает ответить — сердитый торговец достает откуда-то здоровенный тесак и выразительно показывает его нам.
— Тут на скачок не взять, — разводит руки Сапог и добавляет с горечью: — Бдительные, гады.
В конце ряда нас выцепляют трое охранников в черных бушлатах.
— Выход — вон там, — указывает один из них Т-образной дубинкой и по-военному приказывает: — Бегом… арш!
Покидаем рынок — и сразу словно бы окунаемся в ледяную реку. Между палатками и лотками было как-то теплее.
— Надо хазу искать, — говорит Тёха. — Иначе кранты.
Справа от нас, сразу за рынком, начинается обширный пустырь, заросший кустами. За ним торчат в морозной дымке многоэтажные дома. Еще дальше видны сиреневые сопки.
— Теплотрасса! — радостно кричит Губастый, указывая варежкой на пустырь. — Вон она, вон!
Присматриваюсь — и вправду между кустов сереет длинный бетонный короб, увенчанный снежным гребнем. Теплотрасса — это хорошо. Это наше спасение, возможность переждать мороз.
— Погнали! — командует Тёха.
Мы лезем в сугробы, стараясь как можно быстрее добраться до спасительного короба. Мороз не велит стоять, когда он невелик. А когда вот такой, как сейчас, стоять и не захочешь.
