самоанцы приближались к Прибрежной улице, на них напала новозеландская полиция. Завязалась драка. Один новозеландец упал, и, хотя, как оказалось позднее, не имел никаких телесных повреждений, этот факт по служил предлогом для применения огнестрельного оружия. Полиция начала стрелять. Самоанцы отступили и защищались единственным доступным им оружием — камнями. Во время всеобщей свалки был убит белый полицейский. Тамасесе, выделяющийся в своей белой лавалава, стоя на возвышении, поднял руки вверх и закричал:
— Самоанцы, успокойтесь, прошу вас!
Раздался выстрел. Вождь упал. Те, что стояли ближе к нему, бросились на помощь. Тогда с балкона находившегося рядом комиссариата полиции по толпе дали очередь из пулемета. Какой-то молоденький парнишка, пытавшийся собственным телом прикрыть вождя, был буквально изрешечен пулями.
В ту черную субботу погибло одиннадцать самоанцев, шестнадцать — ранено. По просьбе раненого Тамасесе демонстрация была продолжена. За последней шеренгой самоанцев в порт направился отряд белых полицейских с примкнутыми штыками…
Утром следующего дня Тамасесе умер. Перед смертью, согласно вековой традиции, он передал народу свою последнюю волю: «Моя кровь пролита за Самоа. Этим я горжусь. Не мстите, потому что свою кровь я отдал за дело мира. Сохраняйте мир любой ценой».
Кончилась эра «мау». Несмотря на спокойствие, установившееся в стране, новозеландская администрация усилила террор. Поэтому члены организации, не дожидаясь арестов, целыми группами бежали в лес, как некогда делали их предки после проигранной битвы.
В 1936 г. к власти в Новой Зеландии пришла Трудовая партия. Отношения между самоанцами и администрацией улучшились. Прежние заговорщики вышли из подполья и включились в политическую жизнь. Но «Самоа мо самоа» они ждали еще двадцать шесть лет. Премьером первого правительства независимого государства стал сын великого вождя Тамасесе — Фиаме Матаафа Мулинуу II.
Несколько сот шагов отделяют мавзолей вождя Тамасесе от большого белого дома. Между ними находится только молодой пальмовый лес и большой ухоженный газон. Архитектура здания говорит о том, что оно было возведено во времена немецкой колонизации. Это астрономическая обсерватория, построенная в 1902 г.
— Единственное сооружение подобного рода в юго-восточной части Тихого океана, — так рассказывали нам о нем во время dolce far niente[1] на пляже вблизи обсерватории. — Отсюда подают сигналы самолетам, летящим из Америки в Новую Зеландию и Австралию.
Но после нашего полета я не желала больше слушать о самолетах. Мною овладела приятная лень. Нагретый песок излучал тепло, солнце клонилось к закату, и с моря дул легкий освежающий ветерок.
— Давайте искупаемся, — сказал муж. — А то пора уже идти домой. Скоро шесть.
На Малинуу не требуется смотреть на часы, чтобы узнать который час. Каждый день ровно в шесть вечера с крыши обсерватории низкорослый человек в белой лавалава выпускает в небо красный шар, чтобы определить направление ветра. Если в это время лечь на воду, то можно наблюдать за тем, как шар, поднимаясь все выше и выше, превращается в черную точку, а затем совсем исчезает. Становится холодно. Мы вытряхиваем морскую воду из ушей и идем по узкой полоске пляжа вдоль обсерваторского сада к шоссе.
Песок во время отлива замусорен морскими водорослями, напоминающими маленькие стекловидные гроздья винограда и зеленые мхи, среди которых прячутся студенистые двустворчатые моллюски в черных скорлупках. На мелководье, у самой поверхности воды, бежевые морские звезды подстерегают свою микроскопическую добычу. Трудолюбивые крабы копошатся среди камней. Быстро-быстро, бочком-бочком они спешат по своим делам. Иногда неизвестный катаклизм губит целый косяк рыбы, и волны выбрасывают на берег их разбухшие полосатые тушки, которые даже одичавшие собаки далеко обегают стороной.
Граница пляжа отмечена перевернутыми рыбацкими лодками и сетями, расставленными в лагуне в нескольких метрах от берега. Дальше, вдоль берега, тянется шоссе, по левой стороне которого стоят несколько старых деревянных домов в колониальном стиле, а по правой — среди старательно ухоженных хлебных деревьев и кустов — деревня. Ажурные фале прячутся среди красных и белых цветов китайской розы, бело-желтых франджипанов и лиловых бугенвилей. Запах цветов смешивается с запахом дыма костров, на которых самоанцы готовят ужин. В глубине деревни длинноногие подростки меткими бросками камней сбивали с деревьев бледно-розовые плоды манго и гоняли собак, крутившихся возле
Тут же за деревней виднеются два административных здания: здание суда — некрасивое прямоугольное строение без стен, с крышей на бетонных столбах, и здание парламента.
— Что это? — спросила я, когда впервые увидела большое овальное фале под соломенной крышей.
— Это? Парламент, или
— А что это за большой луг возле дороги?
—
Я добросовестно обошла здание кругом. Как и у всех самоанских фале, у него не было стен. Только над слегка возвышающимся над землей полом нависала крыша, опирающаяся на центральную колонну и боковые столбы. Середина была пуста. Не было ни помещения для администрации, ни мест для публики. Давно запланированное строительство нового парламента откладывалось из года в год из-за отсутствия средств, которые шли на более срочные нужды.
Напротив фале фоно, у самого берега моря, стоят пушки. Вот уже сто лет эти старушки ржавеют на влажном ветру. Но посмотрите на них во время праздника независимости! Смазанные и начищенные, окутанные голубым дымом, они салютуют в честь процветания дорогого Самоа.
За парламентом, пушками и малаэ дорога пустеет, и в нос начинает бить страшное зловоние.
— Магда, нос!
По этому сигналу вся семья зажимает носы и припускает галопом. Это дает о себе знать апийская мусорная свалка, отделенная от шоссе высокой живой изгородью. Она-то и отравляет воздух в радиусе нескольких сотен метров.
Дома центральной части города начинаются в нескольких десятках метрах отсюда. Среди сохранившихся со времен колониализма трущоб, маленьких домиков с садиками и низких живых изгородей стоит одно здание с грязным двором — первое на Самоа предприятие Джима Кэрри по переработке фруктов. В определенное время суток из здания выходят женщины в белой униформе и устало бредут в сторону рынка. Их тусклые глаза и серые лица заметно выделяются на фоне оживленной толпы. Нога за ногу тянут они за собой свою усталость по шумной улице. Первое промышленное предприятие — первый пролетариат.
Женщины входят на респектабельный прибрежный бульвар. Несколько зданий из стекла и бетона придают ему современный вид и видимость процветания. Здесь все дома — двух- или трехэтажные — чистые, белые или крашенные в пастельные тона. Работницы останавливаются перед сверкающими витринами магазинов. За стеклом они видят белые холодильники и заводных шагающих кукол, перевязанные атласными лентами роскошные плитки шоколада и японские транзисторы. Может быть, они что-нибудь купят? За несколько сотен долларов, за несколько десятков долларов, за несколько долларов… А можно ли узнать каково ваше материальное положение? Какой средний заработок каждого члена семьи? 32 доллара в неделю? Нет? 32 доллара в год?! О, sorry[2], это не для вас. Может быть, в другой раз, может быть, через несколько лет.
Северная часть бульвара открыта океану и ветру. Только кое-где виднеются одинокие сооружения. Вдоль берега растут огромные зонты деревьев, покрытые яркими пурпурными цветами.
Похоронный звон по базару
