которых, как впоследствии выяснилось, был чистейший этиловый спирт. Мешок с орехами поменьше и несколько бутылок спирта, разлитых из канистры с помощью воронки, достались в подарок Енисеевым; остальное же предназначалось для продажи на рынке.
Маленький Енисеев был потрясен. Старшего дядьку, Станислава, он помнил в солидной синей форме железнодорожника с молоточками в петлицах, а младшего, Виктора, в парадной солдатской форме с блестящими пуговицами, — он служил в Подмосковье и приезжал к ним в увольнение. Это были советские люди — один машинист огромного локомотива, водивший поезда дальнего следования, другой — защитник Родины, воин Советской Армии. А сейчас они, дыша винным перегаром, заявились в тулупах, капелюхах, с мешками этими и канистрами, словно пресловутые Никулин, Вицин и Моргунов из фильма «Операция „Ы“».
Эстетические чувства Енисеева, а равно и этические, были оскорблены. От дядьев откровенно пахнуло презренным словом «спекуляция». Он даже не пытался представить их стоящими на рынке с горой грецких орехов на прилавке и канистрами спирта под прилавком, — его начинало подташнивать. К удивлению Енисеева, и мать его, и отец отнеслись к отвратительной метаморфозе, произошедшей с винницким дядьями, как к чему-то само собой разумеющемуся. Но ведь он отлично знал, что родители не любили людей, торговавших на рынках, и частенько поругивали их за алчность и недобросовестность. Почему же теперь они даже не удивились (во всяком случае, внешне) появлению Станислава и Виктора в образе торгашей?
Енисеев уже в ту пору не мог что-то долго держать в себе и прямо спросил дядьев:
— Вы что — спекулянты?
Станислав и Виктор переглянулись. Вопрос им не понравился. Задай его какой-нибудь другой хлопец, они дали бы ему подзатыльник, и дело с концом, но они слышали, что их племянник — хлопец не совсем обычный и даже предсказал войну в Афганистане.
— А ты знаешь, кто такие спекулянты? — после некоторой паузы осведомился Станислав.
Енисеев был начитанным и любознательным мальчиком. Он без запинки ответил:
— Спекулянты — это люди, наживающиеся на недостаче продуктов.
Молодой Виктор отвернулся, а старшего Станислава, судя по лицу, такая постановка вопроса еще больше покоробила.
— Вот видишь! «Наживающиеся»! — воскликнул он. — А какая же с нашей стороны нажива? В наших краях, знаешь, сколько этих орехов? На деревьях вдоль дорог растут! Бесхозные! Что же им, гнить? А в ваших краях их нет! И у государства не дошли руки их довезти. Пойди, найди грецких орехов в магазинах! А они очень полезны для здоровья. Что же плохого в том, что мы помогли государству привезти их из наших краев в ваши? — Про спирт Станислав благоразумно не упомянул.
— Но вы продаете их за деньги.
— А как же? Я же свои деньги потратил, чтобы купить их гуртом! А перевоз их сюда, по-твоему, ничего не стоит? — Здесь Станислав Васильевич снова слукавил, потому что приехал на казенный счет и за багаж тоже денег не платил. Но он недооценивал маленького Енисеева.
— Я читал, что наше государство, — звонко заявил тот, глядя прямо в глаза Станиславу Васильевичу, — выпускает столько продуктов, сколько нужно человеку. Не больше и не меньше. Потому что наше государство — социалистическое, и у него плановая экономика. Оно не выращивает лишних грецких орехов. Те, что растут вдоль дороги — не бесхозные, а народные, они тоже кому-то предназначены. Может быть, их должны были привезти в наши магазины. Но их нет, потому что какие-то люди забрали их себе, продали вам, а вы их привезли продавать на рынке.
— Да я это к слову насчет «вдоль дороги»! — спохватился Станислав Васильевич. — У нас в садах эти орехи растут! А то, что в садах — личная собственность! Советское государство разрешает продавать на рынке продукты с собственного огорода!
— А спирт тоже с собственного огорода?
— Да что ты знаешь за спирт? Спирт… — Но дядька осекся и эту чувствительную тему развивать не стал. Побагровев, он уставился, как бык, на племянника и выпалил: — Да ты что: решил, что мы враги советской власти?!
Енисеев не отвел глаза.
— Да, вы враги советской власти, — тихо ответил он и добавил вдруг: — Потому что губите ее и гибнете сами.
Еще секунду назад он не предполагал, что скажет так резко, и уж совсем не думал пророчествовать. Это получилось как-то само собой. И удивительное дело: дядьки вместо того, чтобы поставить зарвавшегося племянника на место, почему-то отвели глаза в сторону, и лица их приняли какое-то невеселое выражение. Первым встряхнулся Виктор.
— А очереди — это как?
— А что — очереди?
— Ну, если человек имеет кое-какие деньги и готов заплатить на рынке побольше, чтобы не стоять в очередях? Некогда ему, допустим? Кто-то же должен ему предоставить такую возможность?
— Да! — обрадовался поддержке брата Станислав. — Очереди! Партия сказала, что очереди со временем исчезнут, но сразу, как видишь, это не получается. Значит, и мы зачем-то нужны?
— Нет, не нужны. Если партия сказала, что не будет очередей, то сказала неправду.
Станислав Васильевич словно поперхнулся. К такой постановке вопроса он был не готов, хотя в глубине души, наверное, был согласен с племянником.
— Как так — неправда? Ты же сам говорил! Про социализм и прочее.
— При социализме цены низкие, — значит, всегда будут очереди. Государство рассчитывает, что человеку нужно, скажем, две пары ботинок в год, а кто-то пойдет и купит три или четыре. А кто-то, может быть, возьмет десять и повезет продавать в другие края, как вы грецкие орехи. А это значит, что где-то будет не хватать ботинок, и за ними люди встанут в очередь.
— И при коммунизме будут стоять? — поинтересовался Виктор.
— Конечно. Если существуют очереди, когда товары продаются за деньги, то тем более будут, когда их станут выдавать бесплатно. Ну и что? Людей на земле становится всё больше, невозможно им дать всё сразу и без очередей.
Енисеев не помнил, чем кончился тот разговор (кажется, в комнату вошли родители), и не знал, действительно ли дядьки были среди тех, кто погубил советскую власть. Но он знал, что Виктор через несколько лет спился, работая охранником товарных поездов с «бормотухой», и умер вскоре после развала СССР. Станислав, выйдя на пенсию в «незалежной» Украине (а пенсию украинское государство назначило ему в 54 гривны), ни сил, ни здоровья заниматься негоциями уже не имел и умер от рака. Неизвестно, напророчил ли им их судьбу Енисеев, но мелкий бизнес при социализме им точно счастья в жизни не принес.
Позднее Енисеев относился к очередям не столь спокойно, как в детстве, когда он в них почти не стоял. Но в целом, надо сказать, очередей на его долю выпало немного, поскольку во взрослую жизнь он вступил уже при капитализме. И вот однажды суждено ему было вернуться в социализм. Он зашел в большой супермаркет купить какую-то мелочь. Найдя то, что ему нужно, Енисеев пошел к кассе и наткнулся на длиннющую очередь. Так бывало и при капитализме, если другие кассы почему-либо не работали, но, поглядев по сторонам, Енисеев с удивлением убедился, что все шесть касс супермаркета работали и ко всем стояли такие же огромные очереди — преимущественно из пожилых людей. Вяло размышляя, уйти ли ему или продолжать стоять, он вдруг услышал такую знакомую по «перестроечным» временам, но совершенно невозможную в рыночные времена фразу: «Отпускаем только по две в руки!». По очереди волной прокатился недовольный ропот. Енисеев тоже с неудовольствием поймал себя на давно забытом желании советского человека взять чего-нибудь больше, чем «по две в руки». Он поглядел в корзины и тележки стоявших перед ним людей и увидел в них… пачки обыкновенного рафинаду. У Енисеева возникло ощущение, что он попал в провал во времени. Он недоуменно спросил стоявшую впереди бабу:
— В чем дело? Разве сахар исчез из продажи?
— Да не исчез! — ответила та раздраженно, не зная, видимо, что делать с лишними четырьмя пачками рафинаду, что лежали у нее в тележке. — Сахар просроченный, они продают его по двенадцать рублей вместо двадцати четырех! Послушайте! — вдруг сказала она, бросив взгляд в корзину Енисеева. —
