Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

неосторожного велосипедиста и раздавлен­ный колесами неизвестного «студебеккера» велосипед марки «Штаер».

Белин

(смотрит в пространство).

Можно и без «студе­беккера».

Цупович. Есть еще один выход.

(Разглядывает кольцо на своей руке.)

Опомниться и, пока не поздно, откровенно по­говорить с заместителем председателя «Комитета Националь­ного действия» и заместителем коменданта лагеря

(положив руку на грудь)

— в лице сотника Цуповича. Тогда и волк будет сыт и овца неголодна.

Андрей быстро поворачивается лицом к Цуповичу, потом смотрит на часы, поднимает воротник куртки и не спеша выходит на улицу.

Пауза.

Цупович. Рас-пе-ту-шил-ся...

Белин.

Он ночует в лагере?

Цупович. Иногда да, иногда нет.

(Смеется беззвучным смешком, не спуская глаз с Белина.)

Вы и сами могли бы убедиться в этом, если бы чаще приходили в лагерь и больше интересовались комитетскими делами. В свое время, работая бургомистром в Белоруссии, вы были более дисциплини­рованным.

Белин

(не слушая).

Говорите, иногда да...

Цупович.

А иногда нет.

В

дверях в глубине сцены появляется Анна. На ней белый на­крахмаленный фартучек. Заметив Белина и Цуповича,— она останав­ ливается.

Белин.

Вы думаете, что он...

Цупович.

Я не только думаю,— я уверен в этом.

Пауза.

Белин.

Смотрите, если, паче чаяния, это будет ложью, то

(смотрит в пространство)

... я вас также убью.

(Крестится.)

Бог мне свидетель.

Цупович

(боязливо отступив).

С ума сошел! Совсем с ума сошел!.. Отелло!

Белин.

Что надо делать?

Пауза. Анна на цыпочках спускается по ступенькам.

Цупович.

До вечера — ничего. Список, кажется, у Ма­ карова. Думаю, что ни на первый, ни на второй день рождества его никто не повезет в Мюнхен. Надо мобилизовать наших молодчиков, и вы своих подтяните. А не то может произойти грандиозный дипломатический скандал. А между нами гово­ря, наши всесильные янки

(на ухо Белину)

полны ми-сти-ческого страха перед Москвой. И в таких случаях предпочи­тают действовать «шито-крыто». Поэтому без глупостей! Я сегодня же буду у Петерсона. У него есть своя агентура и свои капризы.

(Заметив Анну.)

Тише! Ну, я иду.

(Подходит к ве­шалке, надевает старомодное пальто, шею закутывает шар­фом.)

А вы?

Белин. Я останусь еще на несколько минут.

Цупович

(подходит к Белину).

Господин Белин! Не давайте преждевременно воли вашим нервам, а тем более — рукам. Помните слова великого Шиллера

(кивнув головой в сторону Анны):

«Уважайте женщин! Ибо они вплетают небесные розы в земную жизнь». (

Снимая шляпу, к фрау Мильх.)

Гутен таг, гнедиге фрау! Их хабе ди эрэ!

(Уходит.)

Анна

(заметно взволнованная, моет кружки).

Восемна­дцать, девятнадцать, двадцать! А где же еще пять маленьких кружек, фрау?

Белин тяжелыми шагами подходит к стойке.

Фрау Мильх.

Я их отнесла в кухню для гостей на рождество.

Анна.

Кого же вы пригласили?

Фрау Мильх.

Таких же, как и я,— одиноких, всеми покинутых, забытых.

(Укоризненно смотрит на Белина.)

Будет вдова начальника пожарной команды, фрау Ферзе, тайный советник на пенсии герр Прокоппи...

Белин

(фрау Мильх).

Уйдите!

Фрау Мильх.

Что?

Белин.

Уйдите, говорю!

Фрау Мильх

(растерянно взглянув на Анну).

Вы

слышали, Анна? Он выгоняет меня из моего собственного заведения! После всего того, что я сделала для него в послед­ние годы войны...

Белин.

Молчите!

(Тише.)

И сейчас же уходите.

Анна.

Можете оставить нас одних, фрау Мильх. Я этого господина больше не боюсь.

Фрау Мильх

(со злобными огоньками в глазах).

Хоро­шо, я выйду. Только не думайте, господин, что вам от этого будет лучше! Место, на которое вы так долго и так напрасно рассчитывали, занял кто-то более счастливый, чем вы, и — более честный.

(Уходит в кухню, хлопнув дверью.)

Анна.

Говорите!

Белин

(едва переводя дыхание).

Анна.

Анна

(вытирает кружки дольше и энергичнее, чем это надо).

Дальше что?

Белин.

Ты играешь с огнем! Я никогда ничего не забываю.

Анна

(

пристально смотрит на него).

И я тоже — нет. Особенно ночных смен у Шайблера.

Белин.

У Шайблера? Что это ты вдруг вспомнила? А, у Шайблера! А... сколько раз я притворялся, что не вижу, как ты, спрятавшись в уголок, спишь!

Анна.

Да, когда мои руки опухли от работы и когда вам понравились мои глаза. У Ядзи Ольшевской не было этого счастья. Ее глаза вам не понравились, и потому она не имела права ни на минуту уснуть. В конце концов она уснула, но уже навеки, когда машина раздробила ей руку. А Даницу Николич помните? Из-за вас же ее увезли в Освенцим! А боль­ного Омелюка кто бил кулаками по голове так, что даже немец мастер не мог на это смотреть, только плюнул и вышел.

У Анны покатились слезы, в ее голосе задрожали истерические нотки.

Чего вы хотите от меня? Чего?

Белин

(опустив голову, смотрит на пол, рукой ма­