Физик покачал головой.
— Я сам сделал почти все. Правда, есть еще дела на сегодня, но я справлюсь.
Питер вспомнил, что у Джона Осборна есть еще обязанности дома.
— Как чувствует себя твоя мать? — спросил он.
— Она мертва, — последовал ответ. — Теперь я живу здесь. Питер подумал о Мэри и сказал:
— Ну, мне пора. Удачи, старина. Джон Осборн слабо улыбнулся.
— До свидания.
После ухода молодого офицера он встал с постели и пересек коридор. Вернулся он в комнату через полчаса, презирая себя за слабость. Оставшиеся дела нужно было кончать сегодня, завтра у него уже не хватит сил.
Он старательно оделся и спустился в холл. В камине на застекленной веранде горел огонь, и сэр Дуглас Фроуд, одиноко сидел над стаканом хереса. Он заметил двоюродного внука.
— Добрый день, Джон. Как спалось? Физик коротко ответил:
— Я заболел.
Обеспокоенный старик повернул к нему красное лицо.
— Мой мальчик, мне так жаль! Похоже, все вокруг болеют. Ты знаешь, мне пришлось пойти на кухню и самому приготовить себе завтрак! И это в нашем-то клубе!
Он жил в Пастерском Клубе уже три дня, перебравшись сюда после смерти сестры, которая вела его дом.
— Но теперь пришел Коллинз, помнишь, тот портье, и он приготовит нам сегодня обед. Ведь ты сегодня будешь обедать здесь?
Джон Осборн знал, что не будет обедать нигде.
— К сожалению, сегодня не могу. Мне нужно уйти.
— Жаль, очень жаль. Я надеялся, что ты поможешь нам выпить этот портвейн. Мы уже дошли до последнего ящика… Значит, есть еще бутылок пятьдесят. Думаю, мы успеем.
— А вы как себя чувствуете?
— Прекрасно, мой мальчик, просто прекрасно. Вчера вечером после ужина меня немного пошатывало, но это, наверное, из-за бургундского. Похоже, его нельзя мешать с другими винами. Во Франции в прежние времена, если пили бургундское, то из кубка объемом в пинту или какие у них там были меры, и в тот вечер уже не заглядывали ни в какие другие бутылки. Но вчера я еще раз вернулся сюда, спокойно выпил коньяку с содовой и кусочком льда и, веришь ли, поднимаясь к себе, снова был в норме. Вот так-то. И хорошо спал всю ночь.
Физик задумался, насколько долговечна устойчивость к лучевой болезни, созданная алкоголем. До сих пор, насколько он знал, никто не проводил таких исследований; сейчас такой случай представился, вот только заняться этим некому.
— К сожалению, я не могу остаться на обед, — повторил он. — Но может, мы увидимся вечером.
— Я буду здесь, мой мальчик, я буду здесь. Том Фотерингтон был вчера на ужине и обещал быть сегодня, но пока его не видно. Надеюсь, он не забыл.
Джон Осборн вышел из клуба и, как во сне, зашагал по улице. «Феррари» требует заботы, значит, нужно идти в гараж; отдых — потом. Он миновал открытые двери аптеки и остановился в нерешительности. Наконец, вошел. В аптеке царил беспорядок, и не было никого из продавцов. Посредине стоял ящик без крышки, полный красных коробочек, а еще целая куча коробочек лежала на прилавке между таблетками от кашля и губной помадой. Он взял одну коробочку, сунул в карман и пошел дальше. Когда он раздвинул двойные двери гаража, «феррари» стоял на своем месте, готовый хоть сейчас ехать куда угодно. После гонки на «Гран-При» он был без единой царапины, как будто только что выехал с завода. Владеть им было просто здорово, особенно, выиграв такую награду. Джон Осборн чувствовал себя слишком слабым, чтобы вести его сейчас или когда-либо еще, но знал, что никогда не будет чувствовать себя так плохо, чтобы не иметь сил погладить его, повозиться с ним. Он снял пиджак, повесил на гвоздь и принялся за работу.
Прежде всего нужно было поднять машину домкратом и подложить под раму кирпичи, чтобы покрышки не касались земли. Усилия, которых потребовала работа с тяжелым домкратом, и возня с кирпичами вызвали новый приступ тошноты. В гараже не было туалета, но позади был захламленный двор с черными, грязными от масла частями старомодных забытых автомобилей. Он вышел туда и вскоре вернулся совсем ослабевший, но с твердым решением не откладывать эту работу на завтра.
Он успел поднять все четыре колеса, прежде чем начался новый приступ. Осборн сливал воду из радиатора, когда вдруг почувствовал, что должен снова выйти во двор. Ничего, оставалась лишь самая легкая работа. Вернувшись, он отключил аккумулятор и смазал жиром контакты. Потом вытащил все шесть свечей, наполнил цилиндры маслом и вкрутил свечи на место. Теперь с «феррари» ничего не могло случиться. Когда он вернулся в гараж, начало темнеть. Он сделал все, чтобы сохранить эту машину, которую он так любил и рядом с которой остался, боясь, что еще один приступ может скрутить его по дороге в клуб.
Ему вдруг захотелось сесть за руль, посмотреть на приборную доску. Шлем и очки лежали на сиденье; он надвинул шлем на голову, повесил очки на шею и сел в машину.
Приятно, гораздо приятнее, чем было бы в клубе. Руль под его руками таил в себе что-то притягательное, три циферблата на большом счетчике оборотов были, как старые друзья. Эта машина выиграла для него гонку, так зачем мучиться и продолжать бесполезную жизнь?
Он вынул из кармана красную картонную коробочку, высыпал на ладонь таблетки, а коробочку бросил на землю. Не стоит с этим тянуть — так будет лучше.
Он положил обе таблетки в рот и с трудом проглотил.
Прямо из клуба Питер Холмс поехал на улицу Элизабет, в магазин, в котором покупал косилку. Магазин был закрыт, но кто-то выломал дверь, так что теперь каждый мог войти и взять, что хотел. Внутри было довольно мрачно — электричество в магазине было выключено. Отдел садоводства располагался на третьем этаже; Питер поднялся туда по лестнице, вспомнил, где видел садовые скамейки, и быстро нашел их. Он выбрал одну, относительно легкую, с яркой съемной подушкой, которая наверняка понравилась бы Мэри и в то же время могла служить подкладкой при транспортировке. С трудом стащив скамейку по лестнице, он вернулся за этой подушкой и веревкой. У одного из прилавков он нашел бухту бельевого шнура и забрал его с собой. Наконец закрепил скамейку на крыше машины и поехал домой.
У него по-прежнему был волчий аппетит, и чувствовал он себя хорошо. Он не сказал Мэри об улучшении, не сбирался говорить и впредь; это только расстроило бы ее теперь, когда она поверила, что все они умрут вместе. По дороге он задержался у того же кафе, в котором завтракал, и съел две порции ростбифа, а потом — большую тарелку пудинга. Подумав, попросил хозяев, двух любителей пива, явно чувствующих себя отлично, приготовить ему дюжину бутербродов с говядиной; он решил оставить их в багажнике, чтобы Мэри об этом не знала, а вечером, тайком от нее, выскользнуть из дома и поужинать.
Он подъехал к дому вскоре после обеда и, не снимая скамейки с крыши машины, вошел в комнату. Мэри лежала на кровати, полуодетая, под пуховым одеялом; во всем доме было холодно и сыро. Он сел рядом с ней.
— Как ты себя чувствуешь?
— Страшно, — сказала она. — Питер, я так беспокоюсь за Дженнифер. Она не хочет ни есть, ни пить, ни принимать лекарства и все пачкает. — Она добавила еще несколько подробностей.
Он пересек комнату и взглянул на ребенка в кроватке. Девочка похудела и осунулась, как и сама Мэри. Безусловно, обе были очень больны.
— Питер… а как ты себя чувствуешь? — спросила жена.
— Не очень хорошо, — ответил он. — Меня дважды рвало по дороге туда и один раз на обратном пути. А если тебя интересует что-то другое… словом, я то и дело бегаю.
Она положила руку ему на плечо.
— Ты не должен был ездить…
— Во всяком случае, я привез тебе скамейку, — улыбнулся он. Лицо ее немного прояснилось.
— Правда? А где она?
