Вести приложил к ребрам Карева головизор, чтобы изучить правое легкое. Испуганный мыслью, что случайно может увидеть свои внутренности, Карев закрыл глаза и не рискнул открыть их до конца осмотра.
— Вообще-то оно выглядит совершенно здоровым. Думаю, можно будет его снова запустить, — заявил Вести.
— Это как? Надуть?
— О, ничего страшного, — с улыбкой заверил Вести. — Я впрысну тебе в грудную клетку клеющее средство и снова прикреплю легкое к ребрам. Ты ничего не почувствуешь.
Карев мрачно кивнул головой и, напрягая воображение, постарался представить лицо Афины.
Пройдя зенит и постепенно опускаясь, солнце изменяло форму, пересекая невидимые барьеры, отделявшие друг от друга разные сферы управления погодой. Как у амебы или капли масла, стекающей по стеклу, его овал изменялся, удлинялся, разбрызгивался, образуя кровавую росу, капли которой затем вновь стягивались в целое. Слабнущие силы зимы, побежденные околоземными течениями, затаились на севере, но их держали в узде. Карев прохаживался по саду, пытаясь приспособиться к новому темпу событий. С того памятного утра, когда Баренбойм вызвал его в свой кабинет, дни проходили, вспыхивая и угасая, как молнии. Теперь же время словно остановилось, и он, ожидая сообщений от Гвинни, чувствовал себя, как муха, попавшая в смолу. Несколько раз он пересек туда и обратно весь сад, мимоходом отметив про себя, что не мешало бы привести в порядок пару растений с Марса, которые начинали слишком уж разрастаться. Однако не мог всерьез заняться такими банальными вещами.
— Как дела, Вилли? — донесся голос из соседнего сада. — В последнее время тебя не было видно. Где ты пропадал?
Карев повернулся и увидел загорелое лицо Банни, Костелло, который смотрел на него из-за забора.
— В Африке, — ответил он, жалея, что не заметил его пораньше, чтобы успеть избежать встречи. Сосед, самый старый человек, которого он знал, даже старше Баренбойма, родился в первой половине двадцатого века и был уже одной ногой в могиле, когда появились биостаты. Они-то и спасли ему жизнь.
— В Африке? Что ты говоришь! — недоверчиво сказал Костелло. — А уважаемая супруга вместе с тобой?
— Ты что-то знаешь, Банни? — Что я знаю? О чем?
— Обо мне и Афине, — объяснил Карев, тяжело вздыхая. — Что, ты 6 нас слышал?
— Ничего. Впрочем, я не любитель повторять сплетни, я от всего сердца за старое супружество, дорогой мальчик.
Значит, знает, подумал Карев.
— Почему же сам не попробуешь? — спросил он.
— Это страшно, Вилли, Ужасно. Знаешь, я уже однажды был женат.
— Правда? — спросил Карев, потихоньку отступая.
— Да… но не могу вспомнить черты ее лица. Да и имя тоже. Лоб Карева покрылся холодным потом.
— Ну и память у тебя, Банни, — сказал он.
— Не хуже, чем у других. Помню то, что было сто лет назад.
— Я знаю таких, которые помнят в два раза больше.
«А какой в этом смысл? — задумался он. — Зачем тебе, человек, миллион завтра, если ты не можешь сохранить их в памяти?»
— Главное, сохранить последовательность, — говорил Костелло, прикрывая глаза от солнца. — Чтобы сохранить воспоминания, нужно их освежать. Какое-то время я вел дневник и собирал фотографии, но и то и другое куда-то запропастилось. Кроме того, я путешествовал, вот и потерял последовательность. А ты, Вилли, ведешь дневник?
— Нет.
— Советую тебе начать. Мне бы хватило одной зацепки. Один след, и я вспомнил бы пятьдесят лет. К сожалению, во время Великого Объединения я был в Южной Америке, а здесь все бумаги потерялись.
— А гипноз не помогает?
— Нет. Клеточные матрицы пропали. Даже у смертных они со временем стираются, а биостаты, видимо, ускоряют этот процесс. — Костелло печально улыбнулся. — Возможно, старение и память о прошлом — это одно и то же. Поэтому, если человек перестает стареть…
Освободиться от Костелло было непросто. Наконец Карев вернулся в тишину своего купола. Он принял душ, а потом сделал себе чаекофе. Уныние, охватившее его во время разговора со старым остывшим, не проходило. «Возможно ли, что придет день, скажем, лет через сто, когда мне придется заглядывать в дневник, чтобы вспомнить цвет волос Афины? — мысленно спрашивал он себя. — И вообще, существует ли бессмертие с сохранением абсолютной цельности личности? Или же это просто означает, что мое бессмертное тело будет последовательно населять ряд незнакомцев, постепенно и незаметно переходящих один в другого, по мере того как время стирает биологические записи?»
Не задумываясь над тем, что делает, он осмотрел ящики и шкафчики и нашел чистый блокнот. На первой странице вверху написал: «28 апреля 2176 года». Он вглядывался в гладкий белый лист, постукивая ручкой по зубам и совершенно не представляя, что написать и как это сформулировать. Может, это должны быть бесстрастные рассуждения, начинающиеся со слов: «Любимый дневник»? А может, лучше воспользоваться таинственной фразой: «Жена беременна, отец неизвестен». Есть надежда, что через сто лет будущий Карев сможет на основании этих отрывков воссоздать целое.
Он отодвинул от себя блокнот, подошел к видеофону и приказал провести самоконтроль. Все контуры работали нормально. Недовольный и раздраженный, он обошел весь купол, дыша глубоко и размеренно, чтобы проверить, как работает правое легкое. Ему казалось, что хорошо, он не чувствовал даже уколов, которые сделал доктор Вести. Он был готов ко всему, только бы Гвинни поскорее позвонил. Ему пришло в голову, что обнаружение каких-нибудь следов может занять у детектива несколько дней, и он громко застонал. Если так выглядит испытание бессмертием…
Ему позвонили сразу после девяти. Незадолго до этого после упорных усилий Карев погрузился в неглубокий сон и теперь резко сел в темноте, все еще слыша звонок видеофона. Несколько секунд он ничего не мог понять, глядя на яркое изображение головы Гвинни, появившееся на экране, но потом пришел в себя. Быстро подбежав к видеофону, он сказал, что принимает соединение. Слепо смотревшие глаза Гвинни ожили.
— О, наконец-то. Я вас разбудил?
— Что-то вроде. Я плохо себя чувствовал.
— Вы выглядите так, будто в вас стреляли, — сказал Гвинни, глядя исподлобья. — А может, соседи целились в ваш дом, открывая бутылки шампанского?
— Вы узнали что-нибудь о моей жене? — холодно спросил Карев, гадая, какую профессиональную ловкость проявил в свое время этот человек, чтобы заслужить признание Баренбойма.
Гвинни немедленно посерьезнел.
— Это еще не точно, — предупредил он, — но есть явный след.
— Какой?
— Я начал со звонка вашей жене, который якобы был от вас. Звонили с общественного аппарата в магистрате.
— Но ведь это никуда не ведет?
— В моем деле прийти никуда часто означает прийти куда-то. Кроме Фармы в районе вашего дома нет других производителей лекарств, верно?
— Да.
— Итак, я связался с парочкой знакомых, обслуживающих компьютеры в кредитных центрах, разумеется, соблюдая осторожность, и узнал, что какой-то тип по фамилии Гиман приехал в город для агентства Сопер Бюро.
