таким же оружием? Просто прекратить борьбу и сдаться? Мне хочется думать, что я был бы таким великодушным, но… не поручусь. — Капитан поднял голову. — Меня никогда не учили дипломатии, — сказал он. — Оказавшись в такой ситуации, я не сумел бы с ней справиться.
— Они тоже не сумели, — сказал физик, потянулся и зевнул. — Паршивая история. Но мы никого не осуждаем. Все это начали не великие державы, а маленькие безответственные страны.
Питер Холмс усмехнулся.
— Ну, оставшимся от этого не легче.
— У тебя есть еще полгода. — Заметил Джон Осборн. — Может, чуть больше или меньше. Будь этим доволен. Ты же всегда знал, что когда-нибудь умрешь, а теперь ты точно знаешь, когда. — Он засмеялся. — Пользуйся, тем, что тебе осталось.
— Я знаю, — сказал Питер. — Но мне нравится именно то, что я делаю сейчас.
— Запертый, как в клетке, в этом проклятом «Скорпионе»? — Гм… да. Это наше задание. Но я имел в виду то, что делаю дома.
— Тебе не хватает воображения. Прими магометанство и заведи гарем.
Капитан рассмеялся.
— А может, он у него уже есть. Офицер связи покачал головой.
— Мысль хорошая, но невыполнимая: Мэри не согласится. — Он посерьезнел. — Я никак не могу поверить, что это случится с нами. А ты можешь?
— После всего, что мы видели?
— Именно. Если бы мы увидели разрушения…
— Полное отсутствие воображения, — констатировал физик. — Все вы, офицеры, одинаковы. «Со мной этого случиться не может». — Он помолчал. — И все же может. И случится.
— Наверное, у меня, действительно, нет воображения, — задумчиво сказал Питер. — Это… это будет конец света. Никогда прежде мне не нужно было представлять, что я доживу до него.
— Это будет вовсе не конец света, — со смехом уточнил Осборн. — Кончимся мы, а свет останется, но уже без нас, Я бы даже сказал, что он без нас обойдется.
Дуайт, Тауэрс поднял голову.
— Пожалуй. На самом Кэрнсе и Порт-Морсби это никак не отразилось. — Он замолчал, думая о виденных в перископ цветущих деревьях на берегу. — Может, мы были слишком глупы, чтобы жить в этом мире.
— Вы совершенно правы, — поддержал его физик.
Больше говорить было не о чем, поэтому все вышли на мостик и закурили, наслаждаясь свежим воздухом и солнечным днем.
На следующее утро «Скорпион» миновал мыс у входа в портовый бассейн Сиднея и направился к югу, в Бассов пролив. Через двадцать четыре часа он уже стоял на своем месте — у борта авианосца в Вильямстауне. Адмирал сошел на лодку, как только опустили трап.
Капитан Тауэрс встретил гостя на узкой палубе субмарины.
— Ну, капитан, как прошел поход?
— Без происшествий, господин адмирал. Операция проходила строго по приказу, но боюсь, что результаты вас разочаруют.
— Собрали мало информации?
— У нас множество данных об излучении, господин адмирал. Севернее двадцатого градуса южной широты выйти на палубу было невозможно.
Адмирал кивнул.
— Были случаи каких-нибудь болезней?
— Один случай. Наш врач определил корь. Ничего общего с радиоактивностью.
Оба спустились в маленькую капитанскую каюту, и Тауэрс показал черновик своего рапорта, написанный карандашом на канцелярской бумаге, и приложение с данными о радиоактивности по всем вахтам рейса — длинные колонки цифр, написанные рукой Джона Осборна.
— Сегодня я отдам это напечатать, — сказал капитан. — Но суть в том, что мы узнали очень мало.
— Нигде нет следов жизни?
— Вообще ничего. Правда, через перископ мало что видно на побережье. До сих пор я не представлял, как мало мы сможем увидеть. Кэрнс стоит на краю главного канала, Морсби тоже. Дарвина, стоящего на скалах, мы вообще не видели — только портовый район. Можно было подумать, что с ним все в порядке.
Адмирал перевернул несколько страниц рукописи, время от времени читая по абзацу.
— В каждом из этих мест вы останавливались?
— Часов на пять. И каждый раз вели передачу через мегафон.
— Ответа не было?
— Не было, господин адмирал. В Дарвине мы сначала думали, что кто-то отзывается, но это крюк крана стучал о столб.
— Морские птицы?
— Никаких. Никто из нас не видел ни одной птицы севернее двадцатого градуса южной широты. В Кэрнсе мы видели собаку.
Адмирал провел в каюте капитана минут двадцать. Наконец он встал.
— Постарайтесь закончить рапорт как можно быстрее и один экземпляр сразу же пришлите мне. Конечно, я разочарован, но вы, вероятно, сделали больше, чем мог бы сделать кто-то другой. Американец сказал:
— Я читал рапорт «Меченосца», господин адмирал. В нем очень мало информации о состоянии дел на побережье как Соединенных Штатов, так и Европы. Полагаю, они видели почти то же, что и мы. — Он заколебался. — У меня есть одно предложение.
— Какое, капитан? Уровень радиации на этой линии, не везде так высок. Наш физик сказал, что человек мог бы там безопасно работать в специальном костюме… в шлеме, перчатках и так далее. Мы могли бы высылать одного из офицеров в каждом из этих портов… Он доплыл бы на берег в, резиновой лодке с запасом кислорода в баллонах.
— Дезактивация по возвращении на борт, — сказал адмирал. — Это будет непросто, но все же возможно. Я предложу это премьеру и узнаю, нужны ли ему какие-то особые данные. Может, он сочтет, что игра не стоит свеч. Но это хорошая мысль.
Он направился к главному посту, чтобы подняться на мостик.
— Можем мы дать нашим парням отпуск, господин адмирал?
— Есть какие-нибудь дефекты?
— Ничего серьезного.
— На десять дней, — сказал адмирал. — Я немедленно распоряжусь.
Питер Холмс позвонил Мэри после обеда.
— Уже вернулся, целый и здоровый, — сообщил он. — Слушай, дорогая, я буду дома к вечеру… не знаю, во сколько. А до этого должен расплеваться с рапортом и завезти его в Министерство Флота. Поэтому не знаю, на какой поезд успею. Встречать меня не приезжай… я приду со станций пешком.
— Так чудесно снова слышать твой голос, — обрадовалась Мэри. — Ужинать будешь дома?
— Пожалуй. Я сам себе поджарю пару яиц. Она быстро прикинула.
— Я приготовлю мясо, можно будет поесть в любое время. — Отлично. Слушай, есть одна проблема. У нас на борту был случай кори, поэтому я, некоторым образом, в карантине. — Ox, Питер! Ты болел корью в детстве? — Тогда мне было четыре года. Корабельный врач говорит, что я снова могу заболеть. Скрытый период длится три недели. А ты болела корью?
— Кажется, лет в тринадцать.
— Ну, тогда тебе ничего не грозит.
— А Дженнифер?
