Вот как Рейнеке-лис угощал гостей простодушных! Только почувствовал Гинце прикосновенье веревки, Так и шарахнулся сразу назад, перепуганный насмерть. Слишком силен был прыжок, — и петля стянулась на Гинце! Жалобно Рейнеке звал он, который злорадно снаружи, Все это слыша, язвил, просунувши морду в лазейку: «Гинце, понравились мыши? Упитанны? Или не очень? Если б Мартынчик узнал, что вы его дичь уплетали, Он бы горчицы принес вам; он очень услужливый мальчик. Что?! При дворе это принято — петь за столом? Сомневаюсь! Если б в такую ловушку, в какую вас я пристроил, Также попался мне Изегрим, он бы за все свои козни Полностью мне заплатил!» Тут Рейнеке-плут удалился… Надо сказать, что он хаживал часто не только на кражи: Прелюбодейство, убийство, грабеж и предательство сам он Даже грехом не считал и подобное что-то задумал. Фрау Гирмунду решил он проведать с двоякою целью: Выпытать прежде всего, в чем, собственно, жалоба волка, А во-вторых, он намерен был возобновить с ней интрижку. Изегрим был при дворе, — как не использовать случай? Нечего тут сомневаться: ведь именно склонность волчицы К нагло-распутному лису зажгла всю ненависть волка… Рейнеке к даме пришел, но как раз не застал ее дома. «Ну, байстрючки!» — сказал он волчатам, — ни больше ни меньше! Мило кивнул малышам и ушел по другим он делишкам. Утром чуть свет возвратившись домой, Гирмунда спросила: «Не заходил ли ко мне кто-нибудь?» — «Да вот только что вышел Дяденька Рейнеке, крестный, — хотел побеседовать с вами. Всех нас, как есть, почему-то он называл байстрючками…» «Что?! — закричала Гирмунда. — Он мне ответит!» И тут же Бросилась вслед за нахалом — с ним рассчитаться. Знакомы Были ей лисьи дорожки. Настигла — и крикнула гневно: «Что это?! Что за слова?! Что за бесстыжие речи?! Как вы, бессовестный, смели так выражаться при детях? Каяться будете!..» Так раскричалась она и, свирепо Зубы оскаля, вцепилась в бороду лису. Узнал он Силу зубов ее острых! Бегством спастись он пытался,— Фрау Гирмунда за ним. История тут получилась! Старый заброшенный замок поблизости был расположен; Оба влетают туда и в башне одной обветшалой Трещину видят: стена за давностью лет раскололась. Рейнеке сразу юркнул, протиснувшись, правда, с натугой,— Щель узковата была. Волчица, дородная дама, Ткнулась также стремительно в щель головой, но застряла, Тыкалась, ерзала, билась, пыталась протиснуться, — тщетно! Только сильней защемило, — ни взад, ни вперед не пролезет. Стоило Рейнеке это заметить, окольной дорогой Сзади он к ней забежал, — и теперь он ей задал работу! Но уж при этом она не скупилась на ругань: «Мерзавец! Ты поступаешь бесчестно!» А Рейнеке невозмутимо: «Жаль, что не раньше, но все-таки — что суждено, да свершится!» Это не доблесть — супругу свою утруждать избегая, К женам чужим прибегать, как Рейнеке делал беспутный! Ну, а когда из расщелины вырвалась все же волчица, Рейнеке был далеко, шагал он своею дорогой. Думала дама сама защищать свое дамское право, Дамскую честь отстоять, но вторично ее потеряла… Впрочем, вернемся к злосчастному Гинце. Как только он понял, Что в западне очутился, он — в чисто кошачьей манере — Жалобно начал вопить. Мартынчик сорвался с кровати: «Ну, слава богу! В счастливый часок я, как видно, приладил Петлю у этой лазейки! Попался воришка! Заплатит За петуха он недешево!» Прыгал от счастья Мартынчик. Живо он свечку зажег (в доме все спали спокойно), Мать и отца разбудил он, растормошил всю прислугу, Крикнул: «Лисица попалась! Вот мы ей покажем!» Сбежались Все от велика до мала, вскочил и сам папенька-патер, Спешно подрясник набросив. С двусвечным шандалом бежала, Всех возглавляя, кухарка. Мартынчик увесистой палкой Вооружился проворно — и начал с котом расправляться: Бил его немилосердно — и глаз наконец ему вышиб. Все колотили кота. С острозубыми вилами патер Тут подоспел, — самолично разбойника думал прикончить. Смерть свою Гинце почуял; с отчаянья бешено прыгнул, Патеру в пах угодил, искусал, исцарапал опасно, Страшно его осрамил — и за глаз расквитался жестоко. Крикнул тут патер — и наземь упал, и сознанья лишился. Неосторожно ругнулась кухарка: сам черт, вероятно, Чтобы напакостить ей, эту штуку устроил! И дважды, Трижды клялась, что готова последних пожитков лишиться, Лишь бы такого несчастья с хозяином не приключилось! Даже клялась, что, когда бы и клад золотой отыскала, Клада бы не пожалела она, — обошлась бы! Скорбела Так о хозяйском стыде и тяжелом увечье кухарка. С плачем попа наконец унесли и в постель уложили,— Гинце оставили в петле, о нем позабыв совершенно. Гинце, оставшись один в незавидном своем положенье, Тяжко избитый, жестоко израненный, к смерти столь близкий, Жаждою жизни охвачен, грыз торопливо веревку. Думал он: «Вряд ли от этой великой беды я избавлюсь!» Все же ему посчастливилось: лопнула петля! О, радость!
