Гиббон Э. - Закат и падение Римской империи. Том 1

сопровождении двух своих сыновей, всего двора и многочисленной армии. Он немедленно перешел стену Адриана и Антонина и вступил в неприятельскую страну с намерением довершить много раз не удававшееся завоевание Британии. Он достиг северной оконечности острова, нигде не встретив неприятеля. Но засады каледонцев, неожиданно нападавших на арьергард и фланги его армии, суровость климата и трудности переходов в зимнее время через горы и болота Шотландии, как уверяют, стоили римлянам более пятидесяти тысяч человек. Каледонцы не могли долее устоять против такого сильного и упорного нападения, стали просить мира, отдали часть своего оружия и уступили значительную часть своей территории. Но их притворная покорность прекратилась, лишь только исчез страх, который внушало им присутствие неприятеля. Немедленно вслед за отступлением римских легаонов они свергли с себя иго зависимости и возобновили военные действия. Их неукротимое мужество побудило Севера послать в Каледонию новую армию с бесчеловечным приказанием не покорять туземцев, а истреблять их. Их спасла только смерть их заносчивого противника¹²?

Эта каледонская война, не ознаменовавшаяся ни решительными событиями, ни важными последствиями, не стоит сама по себе вашего идмши; во некоторое полагают, и не без осяомнжя, что вторжение Севера находится в связи с самыми блестящими периодами британской истории или брн-тяяггм баснословных преданий. Один из новейших английских писателей оживил в нашей памяти рассказы о подвигах фингала, его героях и его бардах. Фингал, как уверяют, сам командовал каледонцами в эту достопамятную войну, умел уклониться от мощных ударов Севера и одержал на берегах Каруна важную победу, причем сын короля всего мира Ка-ракул бежал от него по полям своей гордости¹**. Эти шот-ландские традиции прикрыты от наших взоров каким-то туманом, которого до сих пор не могли разослать самые остроумные исследования новейших критике»¹⁴*; но если бы мы мотлн с некоторым вероятием допустить предположение, что фингал действительно жил, а Оссиаи действительно воспевал, то для всякого философского ума была бы крайне интересна резкая противоположность между двумя враждовавшими народами в том, что касается их положения и нравов. Если мы сопоставим неумолимую мстительность Севера с великодушным милосердием Фингала, трусливое и грубое жестокосердие Каракаллы с храбростью, чувствительностью и изящным умом Оссиана, наемных вождей, служивших из страха или из личного интереса под императорскими знаменами, со свободнорожденными воинами, бравшимися за оружие по призыву кораля морвевов, - одним словом, если мы посмотрим, с одной сторанн, на свободных каледонцев, блиставших добродетелями, которые внушает сама природа, а с другой стороны,на развращенных римлян, зараженных теми низкими пороками, которые зарождаются в роскоши и в рабстве, то сравнение не будет выгодно для самого цивилизованного из этих двух народов.

Расстроенное здоровье и последняя болезнь Севера воспламенили в душе Каракаллы его необузданное честолюбие и дикие страсти. Горя нетерпением царствовать и будучи недоволен тем, что ему придется разделить власть с братом, он несколько раз пытался сократить жизнь своего престарелого отца н старался, но без успеха, возбудить бунт в армии¹⁵'. Север не раз осуждал неблагоразумную снвсходвтельвость Марка Аврелия, который мот бн одним актом правосудия избавить рнмлян от тирании своего недостойного сына. Находясь точно в таком же положении, он узнал на опыте, как суровость судьи лепсо заглушается отцовской привязанностью. Он собирался с силами, он угрожал, но казнить он был не в состоянии, и этот последний и единственный случай, коща он выказал свое милосердие, был более пагубен для империи, нежели длинный ряд его жестокостей¹®} Его душевная тревога усилила его физические страдания; он с нетерпением желал смерти и ускорил ее этим нетерпением. Он умер в Йорке на шестьдесят пятом году своей жизни и на восемнадцатом году славного и счастливого царствования. В свои последние минуты он советовал сыновьям жить в согласии и поручил их армии. Его спасительный совет не дошел не только до сердца, но даже до ума запальчивых юношей, но более послушные войска, не забывшие своей клятвы в верности, исполнили волю своего умершего повелителя: они не поддались настояниям Каракаллы и провозгласили обоих братьев римскими императорами. Вновь назначенные монархи скоро оставили каледонцев в покое, возвратились в столицу и отдали божеские почести праху своего отца; и сенат, и народ, и провинции с радостью признали их законными государями. Старшему брату, как кажется, были предоставлены некоторые преимущества ранга, но оба они управляли империей с равной и самостоятельной властью¹⁷*

Такое разделение верховной власти могло бы сделаться источником раздоров даже между двумя братьями, связанными самой нежной взаимной привязанностью. Оно не могло долго продолжаться между двумя непримиримыми врагами, которые и не желали примирения, и, если бы оно состоялось, не могли бы верить в его искренность. Очевидно, что только один из них мог царствовать и что другой должен был погибнуть; каждый из них приписывал своему сопернику такие же замыслы, какие питал в собственной душе, и каждый из них с самой недоверчивой бдительностью охранял свою жизнь от яда или меча. Их быстрый переезд через Галлию и Италию, во время которого они никоща не были за одним столом и не спали в одном доме, познакомил провинции с отвратительным зрелищем братской вражды. После своего прибытия в Рим они немедленно разделили между собою обширный императорский дворец¹*} Все сообщения между их апартаментами были закрыты, двери и проходы были тщательно укреплены, и часовые сменялись с такой же аккуратностью, как в осажденном городе. Императоры встречались только на пуботашх церемониях ¦ в присутствии огорченной матери, ¦ щж этом калсдый из них был окружен многочисленной вооруженной святой. Даже • этих случаях придворный этикет не мог скреп» от глаз присутствующих «тлевшей в нх сод* цахзлобн**».

Так как зга тайная вражда отзывалась на всех делах государственного управления, то враждуюнрш братьям цккю-жнли проект соглапижия, по-видимому одинаково внгсдный для обоих. Ввиду того что примирение между швш было невозможно, нм посоветовали разобщи» своя интересы и разделить между собой империю. Условия такого соглашения уже били установлены с некоторой тотаостью. Было решено, что Каракалла, в качестве старшего брата, удержат за собой обладание Европой ж Западной Африкой ¦ предоставит господство над Азией ¦ Египтом Гете, который мог избрать для своей резиденции Александрию или Антиохию, мало уступавшие самому Риму по своему богатству и значению; мно- гочнелешше армии, постоянно расположенные лагерей по обеим сторонам фракийского Босфора, охраняли бы границы двух враждующих монархий; сенаторы европейского происхождения признали бы своим государем римского императора, а те из них, которые были родом из Азии, последовали бы за восточным императором. Слезы императрицы Юлии прекратили переговоры, одна мысль о которых наполняла сердце каждого римлянина удивлением и негодованием. Обширные завоеванные страны были так тесно связаны между собой рукою времени и полпики, что пришлось бы прибегать к самому крайнему насилию, чтобы оторвать их одну от другой. Римляне имели полное основание опасаться, что междоусобная война скоро соединит разрозненные члены под властью одного повелителя и что, если бы такое разделение провинций сделалось постоянным, оно привело бы к распадению империи, единство которой до тех пор постоянно было неприкосновенным*”.

Если бы это соглашение было приведено в исполнение, повелитель Европы скоро сделался бы завоевателем Азии, но Каракалла достиг путем преступления более лептой победы. Он притворился, будто не может устоять против настоятельных просьб матери, и согласился на свидание в ее апартаментах с братом под видом готовности к примирению. В то время *ак они разговаривали друг с другом, несколько центурио-ню, спрятавшихся в комнате, устремились из своей засады с обнаженными мечами на несчастного Гету. Растерявшаяся мать обвяла его слота руками, чтобы предохранить от опасности, но во время бесполезной борьбы была ранена в руку, обрызгана кровно своего младшего сын» и видела, как ее старший сын словами и собственным примером²" возбуждал ярость убийц. Лишь только преступление было совершено, Каракалла устремился скорыми шагами и с ужасом на лице в лагерь преторианцев, как в свое единственное убежище, и пал ниц перся статуями богов- покровителей²²'. Солдаты подняли его и стали утешать. Дрожащим от волнения и нередко прерывавшимся голосом он сообщил нм о своем спасении от угрожавшей ему опасности, постарался уверить их, что ему удалось предупредить замыслы своего врага, и объявил им, что решился жить н умереть вместе со своими верными войсками. Гета был любимцем солдат, но сожаления с их стороны были бы бесполезны, а отмщение было бы опасно; к тому же они все еще не утратили уважения к сыну Севера. Их неудовольствие выразилось лишь в бессильном ропоте и затихло, а Каракаляа скоро убедил их в справедливости своего дела, раздав им сокровища, накопленные в царствование его отца^ю>. Для поддержания своего могущества н для своей безопасности он нуждался только