18. Говоря о «непримиримом споре обособленных голосов-идей между сознаниями и в пределах одного сознания в романе-метафоре всеобщего хаоса и разлада», Н. Тамарченко замечает: «В этой сфере и автор – участник спора, носитель особой идеи и оценки. Здесь, конечно, нет надголосового единства, но это лишь один момент мира и авторской позиции. В „Преступлении и наказании“ есть другая действительность, духовная „почва“, на которой сходятся внутренние миры многих героев как однородные и взаимопроникаемые… В стихийных духовных связях между людьми – пророчество идеальной гармонии полноправных личностей, о которой мечтал Достоевский»
Стилевой синтез – дисгармония – гармония («Студент», «Черный монах» Чехова)
В сравнении с перебойным, напряженно-изменчивым движением речи в рассмотренных произведениях Толстого и Достоевского чеховское повествование выглядит более гладким и уравновешенным. Не сложность и прерывистая расчлененность, а, напротив, цельность и плавность речевого единства выходят в нем на первый план. Одним из наиболее отчетливых и непосредственных выражений этой энергии речевого объединения являются преобладающие у Чехова сложносочиненные союзные конструкции (чаще всего с союзом 'и'), отдельные единицы которых воспринимаются прежде всего как составные части цельного ритмико-синтаксического единства. «Как коромысло весов одновременно и слагает силы, приложенные по краям его, и переносит их в точку опоры, – писал А. М. Пешковский, – так и союз одновременно и объединяет два члена, и относит их к одному и тому же третьему» 1 .
Тот же принцип союзной связи доминирует в сочетаниях колонов внутри фразы. 'Гораздо чаще, чем бессоюзное, встречается у Чехова соединение двух однородных членов союзом 'и'… – замечает исследователь чеховского синтаксиса. – Благодаря употреблению союза 'и', однородные члены интонационно сливаются, создавая плавность, певучесть речи' 2 . Во многих работах – в том числе и в только что упомянутой статье Н. П. Бадаевой – отмечалась также частая у Чехова симметричность ритмико-синтаксических построений, обилие, в частности, трехчленных конструкций, объединяющих однородные ритмико-синтаксические единицы.
Стоит, однако, чуть пристальнее вглядеться в эту симметрию и плавность – и сразу же обнаруживается их внутренняя сложность и многосо-ставность. Единство союзных, плавно развертывающихся ритмико- синтаксических композиций совмещается с заметной противоречивостью семантико-синтаксического объединения, в котором части противопоставляются друг другу или между ними опускаются необходимые с точки зрения строгой логики промежуточные звенья. Объединяемые компоненты зачастую оказываются внутренне неоднородными и даже противоречащими друг другу 3 .
Интересно, что в суждениях одного из современников о своеобразии чеховского ритма в качестве первого наиболее характерного его признака отмечается: 'Явился чеховский ритм с нагромождением мелких предложений, связанных простым 'и'' 4 . Связанность, как видим, мирно уживается в этом замечании с дробностью («мелкие предложения») и «нагромождением». Неоднократно о противоречиях «складности» и «нескладности», «связи» и «бессвязности» в чеховском языке говорил Толстой: «Его язык – это необычайный язык. Я помню, когда я его в первый раз начал читать, он мне показался каким-то странным, „нескладным“, но как только я вчитался, так этот язык захватил меня. Да, именно благодаря этой „нескладности“, или, не знаю, как это назвать, он захватывает необычайно. И точно без всякой воли вашей, вкладывает вам в душу прекрасные художественные образы… Его язык удивителен… Смотришь, как человек будто бы без всякого разбора мажет красками, какие попадутся ему под руку, и никакого как будто отношения эти мазки между собою не имеют. Но отходишь на некоторое расстояние, посмотришь, и в общем намечается цельное впечатление. Перед вами яркая, неотразимая картина природы… Он странный писатель: бросает слова как будто некстати, а между тем все у него живет» 5 .
Чтобы внимательно рассмотреть эту столь важную для нашей темы диалектику «складности» и «нескладности» в ритмико-речевом единстве целого, обращусь к очень показательному в этом отношении рассказу «Студент».
«Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянул один вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело. Но когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодный, пронизывающий ветер, все смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой». В строении этого начального абзаца могут быть отмечены различные формы внутренней симметрии, объединяющей колоны и фразовые компоненты в двухчленные и трехчленные конструкции.
Установку на речевую стройность и плавность задает уже первая фраза с повтором слогового объема колонов и совпадением окончаний в заключительном ритмическом двучлене: «хорошая, тихая». Такая же внутренняя симметрия ритмических окончаний присуща и другим сочетаниям однородных членов в завершениях фраз первого абзаца («раскатисто и весело»; «не уютно, глухо и нелюдимо»). Наконец, слоговая выравненность характеризует не только отношения между отдельными колонами, но и соотношение фраз в абзаце. При относительной краткости первой и особенно последней фразы четыре других очень близки по объему (34 сл. – 29 сл. – 30 сл. – 29 сл.).
И вместе с тем в соотношении этих фраз, заботливо объединенных и согласованных друг с другом, проявляется и очевидная внутренняя неоднородность, своеобразная двуплановость. Наиболее отчетливо выявляет ее ритмическое чередование противоположных по эмоционально-смысловой направленности характеристик: «хорошая – жалобно»; «весеннем, раскатисто и весело» – «холодный, пронизывающий, все смолкло» и т. д. С этой двутемностью сочетается переплетение двух различных ритмических движений в абзаце. С одной стороны, последовательное развертывание, расширение ритмической амплитуды с вершиной в наиболее «светлом» и протяженном фразовом компоненте: «… и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело». С другой стороны, этому противостоит все большее уменьшение ритмических единств в развертывании трех последних фраз, нагнетающих «ледяную» семантику, вплоть до последней фразы абзаца, самой короткой, с ударным завершением: «Запахло зимой».
Аналогичным движением охвачен и второй абзац, и здесь после семантических столкновений («… закоченели пальцы, разгорелось от ветра лицо»; «…было пустынно и как-то особенно мрачно» – «около реки светился огонь») «холод» все более набирает силу, захватывая теперь уже не только природу, но и состояние героя, проникает в сферу его размышлений: «И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета – все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой». Мы видим, что плавность в этом нагнетании однородных, по преимуществу трехчленных, конструкций уступает место все большей напряженности, которая ритмически фиксируется преобладающим «дроблением» в движении фраз, относительным ростом интенсивности малых колонов и ударных форм зачинов и окончаний.
Выявившееся с самого начала переплетение двух тем – холода и тепла, мрака и света и в прямом, и в обобщенно-символическом значении этих слов – проходит через весь рассказ, так что и ритмико-речевая динамика его насыщается этой двутемностью, воплощает и конкретизирует ее. Это можно обнаружить при анализе всех основных ритмических характеристик рассказа. Женские окончания, как и во многих произведениях Чехова, преобладают в большинстве абзацев: в одиннадцати из четырнадцати. Преобладание это устойчивое, но не статичное: ударные окончания нарастают от первого абзаца ко второму, и это своеобразное соревнование ударных и безударных форм проходит через рассказ и формирует своеобразную систему членений и ритмических перекличек.
Во-первых, выделяются три абзаца с наименьшим количеством мужских окончаний, резко отклоняющимся от среднего. Крайние члены этой «триады» – первый и десятый абзацы – очень близки по данному показателю и вообще по распределению зачинов и окончаний, и этим подчеркивается ритмическое сопоставление повторяющихся описаний. («И опять наступили потемки, и стали зябнуть руки». «Подул холодный, пронизывающий ветер» – «Дул жестокий ветер». «Запахло зимой» – «В самом
