деле возвращалась зима».) От них, в свою очередь, отличается «средний» член – пятый абзац, где мужских окончаний не просто мало, а почти нет совсем: одно на шестнадцать колонов. Зато в следующем, шестом абзаце редкий (во всем рассказе их всего два) случай не просто возрастания, а преобладания мужских окончаний над женскими.
Вот эти рядом стоящие и вместе с тем контрастирующие друг с другом абзацы:
'Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в мамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее все время не сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у нее было странное, как у глухонемой.
– Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!'
Как видим, ритмическим контрастом отмечается начало единственного события в «Студенте» – рассказа героя, и в этой ритмической границе и переход к монологу, и смена интонации и тональности, и отражение общей двутемности, которая охватывает и взаимоотношения между субъектными планами повествователя и героя. Ритмическое противоположение этих абзацев усиливается еще и тем, что при почти абсолютном преобладании женских зачинов по всему произведению в единственном исключении – шестом абзаце – ударные формы и здесь выходят на первый план.
Распределение зачинов обнаруживает и еще одну «триаду», в которую также входит пятый абзац: третий, пятый и девятый абзацы выделены резко увеличенным по сравнению со средними данными употреблением многосложных, дактилических зачинов. Во всех этих абзацах (и только в них) идет
речь о Василисе и Лукерье, и однотипность строения выявляет не только единство, но и происходящее изменение в «речевом состоянии» 6 и описаниях этих героинь. Сравним с вышеприведенным пятым абзацем абзац девятый: «…Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль».
Вместе с нарастанием характерного ритмического признака здесь увеличиваются и ритмическое объединение, и внутренняя стройность. Ранее разграниченные речевые планы Василисы и Лукерьи объединяются в союзно-симметричной двучленной конструкции, и эта нарастающая объединенность вообще важна в ритмико-речевом движении рассказа.
В этом можно убедиться, обратившись еще к одной очень выразительной ритмической перекличке. Шестой абзац – начало рассказа студента об апостоле Петре – редкий пример относительного преобладания ударных окончаний. Редкий, но не единственный. Есть еще один подобный случай, и отмечен этой особенностью двенадцатый абзац, где последний раз упоминается о Петре: «Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра».
И еще один характерный ритмический признак отличает этот фрагмент: обилие многосложных, особенно гипердактилических, зачинов, – признак, характерный для описания Василисы и Лукерьи. Таким образом, и Петр, и Василиса, и Лукерья, различные лексико-семантические и ритмические линии, с ними связанные, сливаются в одном абзаце, в движении которого опять-таки нарастает и проясняется симметричная трехчленность.
Здесь начинается финальная часть рассказа, последние три абзаца которого вновь образуют своеобразную триаду. После только что приведенного внутреннего монолога героя следует небольшой абзац, в котором устанавливается как бы равновесие противостоящих друг другу ритмических признаков: в нем одинаковое количество и мужских и женских зачинов и даже малых и больших колонов. А после этой встречи и противостояния противоположных ритмических планов возвращаются характеристики предшествующего абзаца, в котором, как только что говорилось, уже наметился первоначальный синтез различных ритмико-речевых планов. Только возвращаются характеристики эти с одним существенным отличием: в заключительном абзаце преобладают не мужские окончания, отмечающие вершины в монологе и внутренней речи героя, а окончания женские, которые характеризуют речевой план повествователя, как бы обнимающий слово героя в повествовательном единстве рассказа в целом.
Вообще, динамика распределения окончаний в заключительном абзаце сосредоточенно выявляет общую закономерность, характерную для всего рассказа: «А когда он переправлялся на пароме через реку, и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкой полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня, и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только двадцать два года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».
В первом и втором фразовых компонентах преобладают женские окончания, хотя в конце появляются две подряд ударные формы, подготавливая возникающий затем отголосок внутреннего монолога героя, им как раз и занят следующий фразовый компонент, и в нем на первый план, соответственно, выходят мужские окончания, и, наконец, в третьей, заключительной части абсолютно преобладают (в восьми колонах из одиннадцати) окончания женские. Это лишь одно из проявлений заключительного ритмико- речевого синтеза, прекрасным примером которого является последний абзац «Студента». Он охватывает и различные планы предшествовавшего монолога, и проведенную на многосложных зачинах ритмическую тему Василисы и Лукерьи, и проходящие через весь рассказ лексические переклички (характерно, например, сочетание «светилась холодная багровая заря», где слово, представляющее тему мрака и холода, оказывается в кольцевом окружении слов противоположной направленности; звучит и развивается здесь и отзвук «холодной вечерней мглы» второго абзаца). И в таком объединении, которое усиливается тем, что перед нами одна фраза, сложно расчлененная, с многократно повторяющимся союзом 'и', – в объединении этом нарастают к концу гармоническая стройность и речевой лад, проясняясь особенно в последнем трехчлене с внутренней симметрией в строении слов (восхитительной: ?? —??; чудесной: ? —?; кстати сказать, использование слов такого акцентно-силлабического строения в аналогичной функции часто встречается у Чехова) и регулярным следованием двусложного интервала в последнем колоне. Повторяется в этом трехчлене и характеризующий весь рассказ ход от сужения к расширению объема ритмических единств, амплитуды ритмико-интонационного движения.
В гладкой и уравновешенной чеховской речи нет и следа монотонности, ритмическая сложность, подвижность и изменчивость присущи чеховскому повествованию едва ли в меньшей степени, чем повествованию Толстого и Достоевского. Но в отличие от них у Чехова все эти ритмические изменения, перебои и переходы охвачены закономерностями стройно симметричного распределения, развертывания и соединения. А финал выступает как объединяющее совмещение и гармоническое разрешение различных ритмических линий, тем и планов. Не случайно современники, приводя слова Чехова о том, что произведение «должно давать не только мысль, но и звук, известное звуковое впечатление», говорили, что этот «звуковой характер своих произведений Чехов выдерживал во всех деталях» и в центре внимания при этом у него оказываются концы, заключения рассказа в целом и отдельных его частей. «Меня особенно поразило то, – вспоминал Г. И. Россо-лимо, – что подчас, заканчивая абзац или главу, особенно старательно подбирал он последние слова по их звучанию, ища как бы музыкального завершения предложения» 7 .
В «Студенте» с первого абзаца встречаются два противоположных движения: расширение и сужение следующих друг за другом ритмических единств. Их динамическое взаимодействие охватывает весь рассказ, и если «дробление» характеризует отдельные эмоционально напряженные фрагменты монолога, то противоположные тенденции все отчетливее пробивают себе дорогу в речи повествователя, которая
