— Ну, не будем, раз так. Грир говорит, он слышал разговоры о шпионе.
— Ничего не знаю. И хватит вопросов, Лили.
— Но, Роджер, кого же еще мне спрашивать?
— Спроси Грира, он, кажется, много чего знает — со мной тебе не повезло.
— Как эти мужчины любят тайны! Будь женщины похожи на них, мало осталось бы тем для разговора. Ладно, буду умницей. А что ждет в будущем неустрашимого Годвина? Вернется к работе?
— Завтра приедет Гомер. С ним и поговорим. С тех пор как я последний раз был на службе, многое переменилось.
— Однако будущее — это не только профессиональная карьера?
— Ох Лили! — Он отвернулся от стола, встал, опираясь на кий, и улыбнулся ей. — Торквемада много потерял, не зачислив тебя в следователи! И как же тебе представляется мое будущее?
— Ну, Макс получит награду на небесах, а я в первую очередь думаю о живых — то есть о Сцилле. Я знаю, что она к тебе очень привязана, и подозреваю, что ты тоже испытываешь к ней серьезное чувство…
— Ну-ну, Лили, — остановил он ее.
У него не было полной уверенности, что Сцилла не доверила свой секрет Лили Фантазиа. В конце концов, сказал же он Монку Вардану. Каждому нужно с кем-то поделиться, хотя бы подумать вслух.
— Я чувствую, матримониальное бюро еще действует?
— Не затыкай мне рот, Роджер Годвин! Я все равно скажу, нравится тебе это или нет. Сцилла — нежная и глубоко страстная женщина. Страстная по натуре: ее не нужно оживлять — ты понимаешь, о чем я? Страсть уже есть, ей нужен только объект для нее. Правду говоря, не думаю, чтобы в ее жизни с Максом этому было место — уже давно, а может и никогда… Беда в том, что он ей поклонялся, а она не создана для поклонения. Поклонение для нее слишком холодно. Теперь она свободна — и ей нужна твердая рука, чтобы ее направить, зажечь, удовлетворить ее, удержать на пути, нужен кто-то, чтобы на него опереться, положиться…
— Все это можно сказать короче, Лили, — кто-то, кто ей отдастся.
Она не слушала.
— Ты понимаешь Сциллу. Но должен уяснить еще одно — если ты чувствуешь себя годным для этого дела, если ты к нему склонен… можно мне сказать совсем откровенно?
— Лили, ты в жизни ни с кем не говорила совсем откровенно.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Она медленно обходила стол, поводя пальцами по темному полированному бортику.
— Если ты не хочешь, чтобы Сцилла устала тебя ждать…
— Ради бога, Лили, Макс только что умер…
— Прошло почти пять месяцев… и кто знает, как давно он умер для Сциллы? Так вот, ты не хочешь, чтобы она устала дожидаться, пока ты объявишь о своих намерениях…
— Тебя послушать — прямо Джейн Остен. К тому же я был в коме! Чего вы, женщины, хотите от человека…
— …И обратилась к другому претенденту…
Она закончила фразу ослепительной улыбкой.
Он постарался скрыть, как подействовали на него ее слова — примерно как удар в солнечное сплетение. Он всегда рассматривал их положение только как треугольник: Макс, Сцилла и Роджер. Их всегда было только трое.
— Какие еще претенденты? Если она и вдова, то такая новенькая, что обертку еще не сняли!
— Посуди сам, дорогой. У таких женщин, как Сцилла, не бывает недостатка в поклонниках. Макс к этому привык. И всякий, кто желает ей добра, должен будет привыкнуть.
— Как это трогательно! Повезет ему, наверное, бедняге.
— Не глупи и не будь мелок. Если за женщиной ухаживают, это еще не значит, что она отвечает. Ты должен был уже понять, что брак не мешает другим мужчинам обращать на нее внимание и не делает их импотентами. Мужчины всегда готовы начать охоту, Роджер. Такова жизнь.
— У тебя в голове одни интриги да романы, — беспомощно возразил он. — Не так все сложно.
— О, обычно все происходит именно так, как я тебе тут обрисовала. Некоторое количество нарушающих душевное спокойствие осложнений — цена, которую приходится заплатить за такую женщину, как Сцилла. Право, Роджер, так уж ей суждено. В ней слишком много энергии, понимаешь? Посмотри, как она живет. Музыка, театр, кино, дети — многие ли из знакомых тебе женщин взяли бы к себе малютку Дилис? Она просто замечательная женщина. Она идет за собственным светом, слышит собственный голос. То же самое и с сексуальной жизнью… Она должна выплеснуть силы, разве не понятно? Ей нужен мужчина, который мог бы… Ну, ты сам знаешь.
— Сколько раз я это слышал, — пробормотал Годвин.
Лили склонила голову, как птичка редкой породы.
— Ну вот. Нет дыма без огня. Я очень рада, что мы наконец поговорили.
— Лили, почему это для тебя так важно?
— Потому что вы оба мне слишком дороги. И я знаю, что у Сциллы к тебе слабость. Я исполняю долг женщины и подруги. Роджер, признаюсь честно, мне хочется, чтобы ты выиграл эту гонку за руку Сциллы. Но стартовый выстрел уже прозвучал.
— Ну а я не собираюсь участвовать в гонке.
Она засмеялась и приподнялась на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку.
— А должен бы. Если уж придется выбирать, она выберет тебя.
— Я не спортсмен, Лили. Я подбираю то, что попадается на пути. Порой жалею, что не подобрал тебя.
— Да, я знаю, дорогой, знаю. Мужчины всегда уверены, что это они выбирают, верно? Одна из причин, почему мы их так любим. А на самом деле, если кому из них и случалось выбирать, так последний раз был тогда, когда Адриан возводил свой чертов вал. Так или иначе, я готова последнюю рубашку поставить на тебя.
Когда Сцилла и Лили Фантазиа ушли спать, трое мужчин остались в кабинете, налив себе по последней на сон грядущий. Годвину было спокойно с Гриром, да и прежнее мнение о Либермане он переменил: теперь этот человек больше весил в его глазах, он даже один раз навестил Годвина в госпитале. Трудно было заподозрить писателя в этом мужчине с выпуклой грудью и мощным телом — пока не обратишь внимание на огромные темные глаза, на гипнотический, властный и полный грусти взгляд. Должно быть, этот взгляд и привлекал к нему женщин. Когда он прибыл из Франции, чтобы писать сценарии для Корда, слава опередила его. Написанная им для Сциллы пьеса шла с большим успехом. Однако же он выглядел измученным, больным и несчастным. Сильные плечи сутулились при ходьбе, тяжелая голова с курчавыми волосами выдавалась вперед. Теперь он сидел у огня, курил сигару и отчужденно молчал.
Фантазиа заверил Годвина, что последняя пьеса Либермана — шедевр.
— Очень, очень забавная, — говорил он, постукивая по золотому портсигару сигаретой, раздобытой на Джермин-стрит вместе с большим запасом других, — но с очень серьезной сутью. Отчего и произведет фурор.
Либерман фыркнул:
— Я сам себе противен. Легкомысленные смешки по поводу трагической реальности… но Грир твердит, что смех — лучшее лекарство. Хотя от этой болезни не существует лекарства, мы больны безнадежно и неизлечимо. Мы не лучше тех — в большинстве своем. Мир стал огромной уборной, и всех нас смоет, когда спустят воду… Я с рождения полон печали и сомнений, но даже я не мог и вообразить, как плохо все обернется.
— Вы, кроме того, с рождения запаслись солидной порцией чувства юмора.
Фантазиа зажег сигарету, закурил, закинув ногу на ногу. Он умудрился и к концу дня сохранить безупречную складку на брюках.
— Юмор неизменно спасает дело… или лучше сказать: «спасает пьесу»?
