— О, совсем немного. Деревенские сплетни. Не знаю, откуда идут слухи. Считается, что вы участвовали в какой-то диверсионной операции. Мы решили, в той самой, где погиб Макс.
— Ну что ж, простите, уточнять не могу. Не положено об этом рассказывать.
— Говорят, и вас подстрелили… Это Сцилла говорила.
— Зацепило раз-другой. Главное попадание в голову — слава богу, там пусто.
Макинтр кивнул. Он уже слышал эту шутку.
— Давайте-ка нальем себе по стаканчику, — предложил Годвин, — и переберемся на террасу, или веранду, или как там ее называют.
Он кивнул на балконную дверь, за которой над скальным обрывом висела каменная галерея.
— Я бы охотно послушал ваши рассказы про Макса. Наедине.
Солнце усердно старалась пробить низкие тучи, и вокруг все было смутно-серым или коричневым с белыми отметинами свежих сугробов. Ветер с открытого пространства летного поля отбрасывало вверх по обрыву, и он свистел в ветвях деревьев. Обветренное лицо Макинтра казалось невосприимчивым к холоду.
— Я должен спросить, говорил ли вам Макс о своем последнем задании?
— Говорил, что предприятие — какое, не знаю — рискованное. Помнится, он сказал: шансы пятьдесят на пятьдесят.
— Ого… А меня убеждали, что дело пустячное.
— К слову о доверии к людям в военное время.
— Ну да, они хотели, чтоб я отправился с ними, и, конечно, вычислили, что я дважды подумаю, прежде чем поставить свою жизнь на такие шансы.
— Ну, надо думать, шансы выжить у всех были равные.
— Насчет пятидесяти процентов Макс ошибался. — Годвину становилось легче, когда он говорил об этом. — Погибли все. Кроме меня, конечно.
— Должно быть, весьма неудачное предприятие.
Макинтр пригубил виски и сделал глоток…
— Впрочем, Макс избавил себя от более неприятной для него смерти. Он пережил свою судьбу.
— Ему не понравилось бы стареть и дряхлеть, — согласился Годвин. — Долгое медленное угасание…
— О, долгое медленное угасание ему не грозило. Я имел в виду другое.
— Я не понимаю…
— Макс умирал и знал об этом. Он уже годы жил взаймы. Я думал, вы, может быть, знаете. Сцилле он наверняка не говорил, но я думал, в вашем случае… — Врач пожал плечами.
— Понятия не имею, о чем вы. И… вы уверены?
— Что он умирал? Безусловно. Опухоль мозга. Она возникла давно, но какое-то время дремала, затем начала шевелиться, доставляя ему некоторое беспокойство. Неоперабельная. Он обследовался даже в Штатах. Я обнаружил ее незадолго до его женитьбы. Он мне потом говорил, что прошел полное обследование в Бостоне — я понял, о чем он. Месяца за три-четыре до этой его тайной миссии появились прежние симптомы. Головные боли, нарушения зрительного восприятия, глубокая депрессия, суицидальные мысли, рассеянное внимание, преходящее онемение конечностей.
— Когда, вы сказали, это началось?
— Как раз перед его женитьбой на Сцилле — тогда у него был первый приступ. Первый, о котором он мне сказал. Может, некоторые симптомы проявлялись и раньше, но я не знал. Потом было несколько вспышек, но они проходили, и все снова налаживалось. Думаю, с началом войны он почувствовал облегчение. Появилась возможность умереть героем…
— Да, так он и сделал, можете мне поверить.
— Вам повезло, что вы не разделили его участь.
— А как приступы влияли на его поведение?
— Мрачность, замкнутость, черный юмор… искал, с кем бы подраться. Он говорил мне, что «плохо ведет себя» со Сциллой — не уточнял, но я догадываюсь, что он мог ее бить. Когда на него находило такое настроение, он приезжал сюда, прятался от мира, видите ли. Не доверял себе, когда вокруг люди.
— Так вышло и с Колином Девиттом?
— Он вам рассказал?
— Скажем, я об этом слышал — по крайней мере, одну из версий.
— Да, вы попали в точку. Он мучился головными болями, говорил мне, что зубы ему будто раскаленными щипцами раскачивают. Сцилла была здесь. До Макса дошли слухи насчет нее и молодого Колина; парень, знаете, был из тех, что сами напрашиваются на беду…
— А слухи были правдивы?
— Откуда мне знать? Я бы не поверил ни единому слову Колина, когда он начинал хвастать своими победами, а наверняка знать никто не мог.
— Сцилла могла.
— Ну, скажем так, я сомневаюсь, чтоб ее мог соблазнить мальчишка вроде Колина. Я слышал, что о ней говорят, да и кто не слышал? Но я не слишком верю этим сплетням. Девочка понравилась мне с самого начала. Как бы то ни было, Макс завязал ссору с Колином и его компанией. Обменялись парой ударов, Колину сломали нос — я его и штопал. Потом Макс его застрелил.
— Расскажите. Я слышал, это был несчастный случай.
— Я же говорю, Макс страдал от мозговой опухоли. Ему было страшно тяжело. Тяжелая депрессия, склонность к насилию при усилении болей. А этот молодой идиот бахвалился в пивной, что поимел его жену. Так что я должен думать о том случае на охоте? Я думаю, Макс почуял кровь, Макс увидел свой шанс, когда эта дубина оказалась у него перед глазами, и отправил его к праотцам. Вот что я думаю.
— А что думала об этом Сцилла?
— Вы ее не спрашивали?
— Не хочу бередить старую рану.
— Ну, я скажу вам, что думаю я. Я думаю, она и гроша не дала бы за молодого Колина, живого или мертвого. Она актриса… может быть, привыкла, что мужчины из-за нее убивают друг друга. Бывают такие женщины. Женщины, которые выглядят, как Сцилла, которые ведут себя, как Сцилла… Ей просто на все наплевать, нет? Вот вам мнение деревенского доктора.
— Так вы думаете, Макс никогда не говорил ей о своей болезни?
— Мне кажется, он щадил ее. Знал, что она надежно обеспечена — его деньгами, своей карьерой. Но, конечно, теперь можно бы ее и спросить.
Гомер Тисдейл слегка набрался и вздумал вслух зачитывать отрывки из книги Годвина, но тот пригрозил убить его на месте, если он не прекратит. Родди Баскомб собрал компанию, чтобы играть в шарады, Лили Фантазиа гадала на картах Таро, и тем навела Сциллу на мысль достать планшетку для спиритических сеансов, Монк Вардан сообщил несколько сочных сплетен о Черчилле, а доктор Макинтр в бильярдной расцеловал подружку Тисдейла. Вардан объявил, что потерял фунтовую банкноту, а затем обнаружил ее в ухе Либермана. Чудеса!
Все говорили о войне и слишком много пили, и слишком громко смеялись, и гадали, что еще произойдет, пока война наконец кончится. Они слушали новые пластинки, Синатру и Эла Боули, и Хатча, и все засиделись допоздна и говорили, говорили, говорили.
— Ну, Роджер, — начал Тисдейл, — запрокинув голову и поглядывая на него сквозь очки, сдвинутые на кончик носа. — Что думаете делать дальше? Пора уже задуматься. Вы достаточно здоровы, чтобы вернуться к работе?
— Я в порядке, но почти не следил за событиями. Мне предстоит уйма домашней работы.
— Хотите вернуться на радио?
— Вернусь, но к передачам в сокращенном объеме. Я последнее время предпочитаю писать. Сделайте мне эфир раз в неделю. Например, вечером в воскресенье.
Поздно вечером Годвин поднимался по лестнице. Из тени выступил Вардан и окликнул его:
