Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

сказал:

— Нет, не помню.

Потом шел о чем?то общий разговор. Вдруг Л. Н. вскрикнул:

— А! — и пошел к себе.

Он вспомнил и принес французскую книгу Бинштока, которая называется «Les revolutionnaires» и в которой переведены некоторые вещи Л.H.: «Божеское и человеческое», «Корней Васильев», письма и др. и между прочим отрывок, в котором Л. Н. рассказывает эпизод из своей севастопольской жизни. Никто из присутствовавших не знал, откуда Биншток взял это, и Софья Андреевна хотела написать Черткову, надеясь, что он знает и что Биншток от него и получил отрывок.

Л. Н. попросил сначала прочесть вслух (по — французски) швейцарца Kues (гувернера Сережи), но потом взял у него книгу и прочел сам.

В отрывке рассказывается, как Л. Н. ушел с бастиона в ложементы отдохнуть, и как там его испугали две крысы. Он описывает свои панический ужас, и как в конце концов он в страхе убежал от них спасаться на бастион под действительную опасность неприятельских выстрелов.

Все стали рассказывать про крыс. Софья Андреевна вспомнила, как доктор Г. давил их в Ясной ногой. Я помню, что Л. Н. попросил его прекратить эту охоту.

Потом — как крыса залезла в кровать маленького Андрея Львовича и стала лизать его чем?то намазанную щеку и как Софья Андреевна схватила ее и шлепнула об пол. Николаева рассказала, какое ужасное чувство испытала она, когда нечаянно раздавила лягушку.

Л. Н. сказал:

— Как хорошо это у Шопенгауэра, что человек не может убивать животное, если он чувствует в нем ту же жизнь, что в себе — себя самого. И действительно, если бы мы не чувствовали единение со всем живым, было бы ужасно. Только подумать, как ужасна была бы жизнь, если б человек действительно был один. Никакие наказания Вечного Жида не могли бы сравниться с мучениями такого одиночества.

Л. Н. сказал еще по поводу вегетарианства и непротивления:

— Я нынче опять получил длиннейшее и очень умное (кажется, английское) письмо, и опять там тот же ребенок, которого убивают на моих глазах. Я всегда говорю: я прожил 82 года и отроду не видал этого ребенка, о котором мне все говорят, а ужасами от насилий людей друг над другом наполнен мир. Да, наконец, кто мешает при виде такого ребенка защитить его своим телом?…Против вегетарианства тоже всегда возражают, что все равно каждым дыханием мы уничтожаем множество живых существ, и потому можно есть мясо. Если недостижим полный идеал, то из этого никак не следует, что мы должны еще сознательно суживать область, в которой мы можем обойтись без уничтожения живого. Вся наша работа должна быть в постоянном расширении этой области, а никак не наоборот.

По поводу работы Трубецкого (Л. Н. верхом) Л. Н. сказал:

— Он ошибся, он слишком отделал лицо по отношению всего остального, и подучилось несоответствие. Я ему это сказал, и он согласился.

— Можно и остальное отделать, — сказал кто?то.

— Он не успеет. Да и, кроме того, тут есть уже основная ошибка. Нарушено равновесие. Этого уж не поправишь. Это во всех искусствах так…

Л. Н. собрался уходить к себе, и Сергей Львович стал прощаться — он уезжает завтра утром — и спросил Л.H.:

— Ты скоро едешь?

— Хотелось бы. Это от Саши зависит. Она ждет Никитина. Я или с нею, или с Булгаковым поеду.

Прощаясь со мною, Л. Н. долго и крепко жал мне руку и сказал:

— Как бы вам помочь? Сколько вам лет?

— Да много уж — 35. Я нынче ехал к вам и думал — молодость уже прошла.

— Да, но теперь самые лучшие, самые важные годы.

Л. Н. ушел к себе, а потом опять вышел и сказал по- французски: — Трубецкой, еще есть на полу место, не облитое керосином.

Все расхохотались, а Л. Н. ушел к себе.

Дело в том, что Трубецкой пробовал писать Л. Н. красками, обмывал кисти керосином, и все вокруг себя облил им.

7 июня. Мне нездоровилось. Я поехал в Ясную рано, чтобы посоветоваться с Никитиным. Приехал во время обеда. Утром Белинький, проезжая из Ясной, сказал, что Л. Н. спал до десяти и что там настроение угнетенное, вероятно от погоды. (Я хорошо знаю, что это за погода!)

Когда я вошел, Л. Н. сказал:

— У вас вид лучше, или наружность обманчива?

Я сказал, что второе вернее.

Александра Львовна сказала мне:

— Мне нужно вам кое?что рассказать.

Когда я подъезжал к Ясной, я видел хромую даму или девицу, которая подходила к усадьбе. Во время обеда раздались под окнами со стороны сада (она стояла на каменном балконе) крики:

— Л. Н. дома? Хозявушки, можно видеть Л. Н.

Душан Петрович вышел и, вернувшись, сказал, что она хочет видеть Л. Н. Л. Н. рассмеялся и сказал:

— После принятия пищи. Вы не знаете этого? — спросил он Никитина и рассказал ему анекдот про армянина. — Ну, сыграем! Только вам скучно со мной играть, — сказал Л. Н. мне.

Он пошел к даме, а я — к Никитину советоваться о своем здоровье.

Потом мы играли в шахматы. Сыграли три партии. Л. Н. одну выиграл. Сначала сидела Софья Андреевна и разговаривала с Марией Николаевной, потом все ушли. Я спросил Л. Н. об его отъезде к Черткову.

— Я собираюсь, да Софья Андреевна нынче в очень дурном духе. Но я непременно поеду. Мне ничто не мешает. Не знаю, как Саша. Она хотела с Никитиным поговорить. Если она не поедет, я с Булгаковым поеду.

Снизу раздавались гитара, балалайка, веселый смех Александры Львовны (Никитин нашел ее здоровье удовлетворительным, и это ее подбодрило), песни… Мы кончили играть. Л. Н. пошел к себе. Я на всякий случай стал прощаться и сказал ему:

— Я рано уеду нынче.

— Нет, посидите. Мы еще увидимся. Я туда вниз приду.

Я пошел вниз. Пришел С. Д. Николаев и отправился ко Л. Н. Внизу Душан Петрович плясал вприсядку. Было очень мило. Потом заставляли всех по очереди петь народные песни. Трубецкой пел миланские, Душан словенские и венгерские. Дальше все стали отказываться. Очередь дошла до меня. Я сказал, что петь не могу и свое уже отыграл на фортепьяно. Никитин стал просить сыграть. Я сказал, что еще третьего дня всем надоел.

Александра Львовна сказала:

— Я Александра Борисовича никогда не прошу. Это Жули (Ю. И.Игумнова) всегда приставала. Вот пусть Дмитрий Васильевич попросит, — прибавила она не без ехидства.

Я сказал, что немного поиграю, и попросил привести свою лошадь. Александра Львовна пошла ко Л. Н. и, вернувшись, сказала:

— Как папаша обрадовался!

Я стал играть (мелкие пьесы Шумана и Шопена). Л. Н. пошел за Софьей Андреевной, и Александра Львовна побежала за ним. Вернулись без нее…

Потом среди игры он опять сказал:

— Подождите, я схожу за Софьей Андреевной.

Но она опять не пошла…

Л. Н. удивлялся аккомпанементу Fis?dura’Hoft прелюдии Шопена. Я сказал, что это действительно замечательно написано.

Л. Н. сказал мне: