сделал необыкновенное дело. Может быть, он хорошие дела делает, но человек он совсем чуждый. И воняет от него (духами).
Дима заходил ко Л.H., и ему он сказал приблизительно то же самое.
N. сказал Диме, что не вынес из разговора со Л. Н. никакого впечатления.
— Он (т. е. Л. Н.) только мне сказал: хорошее, хорошее дело вы затеяли, и больше ничего.
Л.H., нездоровый, очевидно, не смог преодолеть неприятного впечатления, которое N. произвел на него.
Александра Львовна рассказала мне, что, когда она нынче прошла раз мимо Л.H., он спросил ее:
— Саша, ты на меня не очень обидишься?
Я испугалась и спросила;
— А что, папа?
— Я умирать собрался…
Потом я в столовой сидел с Марией Николаевной, которая сообщила мне о своем проекте. Она вчера спросила Л. Н.:
— Что это вы так удручены?
— Как мне приятно, что ты меня об этом спрашиваешь, — сказал Л. Н. и стал ей говорить о том, как ему невыносима жизнь в Ясной.
Л. Н. рассказал ей, что черкес на его глазах тащил старика, его ученика, которого он помнит и любит. Черкес его поймал с какой?то хворостинкой, избил и тащил на кнуте. Им встретился Л.H., и старик плакал и просил заступиться.
Когда Мария Николаевна сказала Л. Н. утром о своей мысли о Крыме, он очень обрадовался, но сказал, что не хотел бы жить в таком роскошном большом доме, как они жили в Крыму. У Марии Николаевны есть в виду какая?то дача в Симеизе.
Этим разговор окончился, как передавала мне Александра Львовна. Но Софья Андреевна и слышать не хочет о Крыме, говорит, что Л. Н. там умрет. Надеяться на то, чтобы переубедить ее, очень трудно.
Перед отъездом я зашел на минутку ко Л. Н. Он сидел в кресле в халате у круглого стола с газетой («Новое Время» — другой нынче не получилось).
— Я уезжаю, зашел проститься с вами.
— Спасибо, что зашли. Я рад вас видеть. Как ваше здоровье?
— Так себе. Вот вы хвораете, а я человек молодой.
— Да, это хорошо болеть: это очень мудро устроено, что перед смертью болеют. Переход делается естественным. Об N. Л. Н. опять сказал:
— Он совсем чуждый.
Я сказал, что у Чертковых в Телятенках он сначала произвел на всех дурное впечатление, а как побыл, то впечатление стало лучше.
— Да, вероятно. — Он помолчал и сказал:
— А в шахматы я бы не смог нынче играть.
— Да, вы бы устали.
— Ну, прощайте, плохой я нынче собеседник.
— До свидания, будьте здоровы, — сказал я и вышел.
10
— Здоровье как? 8–го ночью у меня была страшная головная боль и 9–го я очень плохо себя чувствовал.
— Неважно, Л. Н.
— А мое — превосходно, — сказал Л. Н.
Л. Н. рассказывал Ге про бабидов, по поводу английской книги о них, которую он теперь читает. Л. Н. очень интересуется этой сектой и неоднократно вступал в переписку с ее представителями. Бывали, кажется, бабиды и у него. Л. Н. сказал мне:
— Я читаю превосходную аглицкую книгу о бабидах. Вот бы Анна Алексеевна (моя жена) перевела.
Л. Н. собирается дать ее моей жене для перевода.
Потом он пошел опять к той же хромой, которая приходила 7–го, — она, кажется, хочет здесь поселиться — и еще к какой?то писательнице, которая ему приносила свои писания и которой он советовал не заниматься этим делом, не найдя, очевидно, у нее никакого дарования.
В шахматы Л. Н. выиграл одну партию, другая была ничья. За шахматами Ге и Трубецкой рисовали Л. Н. Потом Ге подсел ближе к нам. Л. Н. сказал ему:
— Колечка, а где дедушка теперь?
Николай Николаевич ответил:
— В нашей памяти.
Л. Н. сказал ему:
— Я, глядя на вас, всегда его с любовью вспоминаю и переношу и на вас это чувство. А вы все тот же Колечка!
— Какое, тот же, Л.H.! Совсем старый стал!
Подошел маленький Сережа (сын Сергея Львовича) прощаться.
— Прощай, дедушка, мы завтра уезжаем.
— Неужели? А я думал, вы еще останетесь. Я с тобой все собирался поговорить, да так и не пришлось.
— О чем?
— О самом важном: что ты думаешь, какие у тебя взгляды, намерения. Ты бы сказал?
— Да, дедушка.
— Ну жаль, что не пришлось. А вы завтра когда едете?
— В семь часов утра.
Я не расслышал, как потом разговор зашел о художнике П., который, кажется, собирается опять в Ясную. Он написал портрет Л. Н. (я был на Кавказе и не видал его), который все, и Л. Н., очень хвалят.
Н. Н. Ге стал бранить П. Сказал, что, может быть, он и хороший портрет написал, но человек он плохой. Когда старик Ге жил на хуторе, то он часто посещал Киевскую школу живописи. Ученики очень его любили, и многие из них нередко приезжали гостить на хутор. Бывал и П. Однажды он взял и не вернул этюды старика Ге, между прочим, очень интересный этюд к картине, так и не написанной, Александра I: Александр читает Евангелие, а через дверь в задней стене входит Аракчеев и останавливается, а Александр продолжает читать, не замечая его. Когда через довольно продолжительное время, кажется, через несколько лет после этого П. приехал опять на хутор, Ге — сын не сразу узнал его. Отец еще спал. Он спросил П., кто он. Тот сказал. Тогда Ге спросил его прямо:
— А, так это вы тот, который украл этюды у отца?
П. сейчас же попросил найти подводу и уехал.
Л. Н. сказал мне на мой вопрос, едет ли он к Чертковым:
— Да, я собираюсь ехать, вероятно послезавтра, и Саша со мною едет.
Заговорили о славянском съезде. Л. Н. сказал:
— Вы, Душан Петрович, мне целую программу написали, что я должен им сказать, и я нынче, когда лег перед обедом, обдумывал письмо и пришел к заключению, что не могу ничего сказать, как все одно и то же:
Душан Петрович привел своего друга, как он его назвал, еврея Велеминского, учителя немецкого языка в реальном училище в Праге. Он раньше бывал в Ясной, года три назад.
После его прихода я сейчас же простился и уехал.
11
